Нонна Мордюкова "Казачка"
Москва, Вагриус, 2006 (серия "Мой ХХ век")
стр. 70-77

КРАСНОДОН

   Да, приласкал нас Краснодон, который все еще был городом обшарпанным, разбитым, как и многие села и года в то время.
   Шуму, шуму-то! Слишком торжественно получилось с нашим приездом. Все - и пионеры с горнами, и жители, и родители погибших молодогвардейцев - были несказанно рады нашему появлению, как будто можно было чем-то помочь их горю.
    А может, потому нас встречали, что человеку вообще свойственно отвлекаться от тяжелых дум и дел и направлять свой интерес к происходящему, к тому, что наступает новый день.
    Расселились в школе, которая с начала лета уже не работала, на общежитский манер. Детвора местная тащила нам все, что под руку попадется - кто тазик, кто рукомойник. Часто потом вспоминала о таком усердии: что это? Почему детвора так яростно помогает и служит? Услужливость ли, угодничество или просто широта души?
    - Вот бы лавочку у ворот: - размечтался кто-то.
    - Сейчас! - кричит какой-нибудь пацан.
    Нет, это не лакейство. Интересно ведь: кино будут снимать! Артисты приехали!
    На следующий день Герасимов решил устроить чай, пригласив на него и родителей погибших молодогвардейцев. Выбрали самую большую комнату, разложили на столе бублики, карамельки. Жжем-поджидаем. Все родители в сборе, нет лишь матери Сергея Тюленина. Наконец вкатывается этакий краснощекий шарик, старушка пухленькая лет шестидесяти пяти. Ямочки на щеках - ну, кажется, сама доброта! Но не тут-то было! не поздоровавшись, она подошла к столу, хлопнула по нему маленькой, но сильной ладошкой и. обведя взглядом всех сидящих, с ликованием заявила Герасимову:
    - Ну вот что, дорогие наши гости, и вы, их главный начальник, я дойду до Молотова, до Сталина, и эту всю вашу лавочку прикроют!
   - ?!!!
    - Этот, понимаете, приехал и черт-те чего написал! В нем еще надо разобраться.
    Бедные земляки мяли платочки в руках, сгорая со стыда за свою "Подружку".
    - Извольте, извольте, - говорит Герасимов, - создавать фильм мы будем вместе:
    - Да не "извольте"! Врать не надо! Ну что это такое? Приехал и накорябал, что хотел. К примеру, Сережка любил Вальку Борц. Да на черта они нам сдались, эти Борцы!
    - Ну, знаете, - возразил Герасимов, - родители ведь многого не знают о своих детях. А вы присаживайтесь.
    Она деловито села, налила себе чаю и, прихлебывая из чашки, стала оглядывать всех: какова же реакция? Но все спокойно пьют чай. Старушка же распалилась еще больше:
    - Пишет, что Сережка босый бегал. Да у него боты были! Босый! Так можно написать чего хочешь. Что ж, я такая неаккуратная тюхтя, что с чугунами вожусь? Да у меня и кастрюль полно!
    - Разберемся, разберемся, - пытался унять ее Герасимов. - Что-то будем менять и добавлять на месте.
    - А что Кошевого взяли и сделали главным, когда Сережка-то главный? Значит, вспомнили ему, как коммунхоз его ругал, что кошек развел целый чердак! А Ленка Кошевая сама сдала дом немцам, понимаете, сама! Какая умная, в сарай перебралась! Нате-ка, дорогие немчушки, живите в нашем доме.
    - Позвольте, - Сергей Аполлинариевич поднял палец, - в этом ваше незнание. Это не подлежит обсуждению.
    Она затихла, допила чай и, уходя, низко поклонилась, все же бросив на прощание:
    - Небось у нас на шанхайчиках немцы не жили, им наши мазанки не подходили. Прощевайте!
    Дверь закрылась, и все с облегчением вздохнули. Пошел вежливый невеселый разговор о том, что все родители должны нам по возможности помочь с деталями, упущенными писателем, а упущения эти есть, поскольку Фадеев не сразу после отхода немцев появился в этих краях, в приехал позже по рекомендации ЦК комсомола.
    На другой день надо было идти в дома тех родителей, детей которых нам предстояло играть. И я поутру побежала в хутор Первомайский к реке Каменке, где мне указали домик Громовых. Постучала и вошла. Вытянувшись, как перед смертью, мать Ульяны лежала, слившись с кроватью, и, видно, не поднималась она уже давно. "Вот, вот она, - подумала я. - Это Уля, только в возрасте и больная!. Какое иконописное лицо, длинная шея и большие черные шары-зрачки. Уля, конечно, взяла у нее более смягченный вариант.
    Отец засуетился, стал угощать сорванными с грядки огурцами с пупырышками. Он ладонями протер огурцы, еще затуманенные утренней росой, и подал мне:
    - На, Ульяша наша, ешь!
    Отец был высокий, стройный, с пшеничными усами и зеленовато-серыми глазами.
    - Борщику налей, что ты студентам огурцы, - слабо улыбнулась мать.
    Пока они готовили на стол, я попросила разрешения войти в Улину комнату. С первого взгляда она показалась мне нежилой: уж так все сложено и прибрано, как при живом человеке не бывает. Руками боязно дотрагиваться - ведь это комнатка-музей. Глаза схватывают вышивку, книги, все. чем она жила.
    - А цветы, видишь, это их еще Ульяша сажала: Многолетние, - пояснил отец.
    Я подошла к окошку и увидела в палисаднике беспорядочно растущие "панычи", "чернобривчики", "ротики" (львиный зев). Что-то заставило екнуть мое сердце.
    Сели обедать. Мать еще раз улыбнулась какой-то, мне показалось, снисходительной улыбкой.
    - Тебя, девушка, хорошо подобрали на роль Ульяши, только ты очень смугла, а Ульяша была белотелая. Скажи там, чтобы тебя подгримировали.
    - Конечно, скажу:
    Отец исчез куда-то, мы с мамой Ули сидели, говорили, вскоре он появился в дверях и отдал честь:
    - Готово!
    - Зеленцы положи разной.
    - Все сделано для людей! - важно ответил отец.
    - Ну, до свидания!
    - Забегу. Куда я денусь? Возле вашей же хаты будем снимать.
    Я вышла, остановилась у палисадника Ульяны и попросила нарвать цветов, маленький букетик. Отец Ульяны наклонился и своей громадной лапищей рабочего человека неуклюже вырвал цветы вместе с землей на корешках.
    - На, на тумбочку поставишь, вспоминать будешь.
    Мы пошли. Солнце уже садилось. Терриконы шахт были особенно черны и напоминали мне место гибели молодогвардейцев. Сразу вспомнилась шахта 5-бис, куда их бросили.
    - А ты больно сурьезную ее не делай, как в романе, - сказал отец Ули. - Ульяша больше на меня походила натурой. Как она любила скакать, хлебом не корми. Значит, с сундука на комод, с комода на стол и так далее. Любила петь, стишки читать, в хате убирать, а главное - всё книги, книги. Мать злилась на нас: как сядем обедать, так я дочке моргну, и: понеслась, смеется до коликов, а мать вроде бы недовольна. "О, смалился!" А сама рада, что семья в сборе. Испугались мы ее, мамку нашу!" - переглядываемся мы с Ульяшей: Я, Нонка, знаешь, какой в молодости был? Маманя Ульяши гордая - не свернешь, а я тоже ей медного пятака никогда не дал, когда еще ухаживал. Она - павой, а я тоже гвардейский солдат. Поняла?
    - Поняла, - отвечаю.
    - Вот и ваши. Уже где-то надыбали футбольную сетку.
    - Это волейбол, - поправила я.
    - А, волейбол! Ну, нехай будет так. - Он поставил на землю кошелку с гостинцами и стал смотреть волейбол. - А ты уж тут, красавица, - сказал, увидав Тюлениху.
    - Как видишь!
   Кто-то уже задыхался от смеха, предвкушая зрелище, - судя по всему, они не раз пререкались.
   - Чего ты тут разоряешься, старуха?
   - Никакая я тебе не старуха! - Она подняла кулачок в небо и крикнула: - Я вот одиннадцать человек родила, девять выходила, и шесть живых. Да я еще баба фьи-ить! - И топнула ногой.
   Кто-то громко засмеялся.
   - Что "ха-ха", что "ха-ха"? Да если б я училась, я б давно Крупская была!
   Я попрощалась с отцом Ульяны и, подхватив кошелочку, пошла угощать своих товарок гостинцами и рассказами.
   Сергей Гурзо, исполнявший роль Сергея Тюленина, остался жить в семье Тюлениных. Я частенько видела согнутую фигуру Тюленина-шахтера и Сергея Гурзо, когда они вместе сумерничали. Отец Сергея Тюленина был сильно покалеченный - на него упала вагонетка с углем.
   - Ты, сынок, не слухай своего начальника - обязательно на ноги какую-нибудь обувку надень. Ну, как это в кино босым?.. Ты лучше помой полы при их. Сережа любил, то есть не любил, но помогал мыть полы. А Кошевой, детка, белоручка - всё книжки да тетрадки. Отличник, одним словом, передовик. Но это ж не значит, что мой Сережка не отличник. Зато дрался с немцами на "отлично", понял? - говорил он.
   Рынок был нашим любимым пятачком. Помню, как Бондарчук "Казбек" свой продает, вместо него "Беломор" покупает, а за остаток - хлеба. А мы, бывало, свой хлеб продавали, а покупали ряженку или мед.
   Однажды пошли гулять по парку. Гулька Мгеладзе, исполнявший роль Жоры Арутюняна, нечаянно толкнул одного молодого шахтера. А тот парень и так давно мечтал, как и все местные, "познакомиться" с нашими, чтоб те девчат краснодонских не отбивали. Их, конечно же, никто не отбивал, но на всякий случай шахтер при всех ухватил Гульку за ухо и стал его крутить.
   - Ой-ой-ой! - приседая, взмолился Гулька. - Не отрывай, как же я завтра буду сниматься?
   - То-то же, - сказал шахтер и отпустил ухо.
   - Спасибо, милый человек! - Гулька был с юмором.
   А теперь о моей Ульяне. Я старалась услышать о ней как можно больше. И уже знала: это была девушка, которая, начитавшись книг и стихов, была неподдельным романтиком. Это ее главная черта.
   Запомнилась такая история.
   Как-то один полицай, обедая дома, рассказал жене, а та потом всем соседушкам разнесла, как Уля вела себя на допросах. "И что ей, этой Ульке, надо: как начинают ее бить, срау становится как царица - руки назад, голову кверху. Выпендривается: Такие муки, а ей все поза".
   Любимой ее книгой был "Овод", знала наизусть много стихов А.С. Пушкина.
   В романе хорошо описан образ Ульяны Громовой. Но, к моему творческому удовлетворению, А.А. Фадеев, присутствовавший на одном из просмотров, обращаясь к Герасимову, громко при всех сказал:
   - Сережа, если б ты меня раньше познакомил с Мордюковой, я бы лучше написал этот образ.
   Да, уж как я старалась! Я делала Ульяну романтической натурой, начиная с первой сцены с лилией у реки и кончая гибелью, когда ее, как и всех, сбросили в шахту.
    Когда наши войска вошли в Краснодон, первым делом кинулись вытаскивать молодогвардейцев. Но Ульяны Громовой и Сергея Тюленина сроеди них не оказалось.
   Родители вздохнули с надеждой, но потом тела их детей нашли в стороне. Значит, они были еще какое-то время живы и, помогая друг другу, отползли от центра шурфа.
   Когда заговорили о том, что там, на глубине, в шахте образовался смертельный газ и что человеку туда спускаться опасно, одна из матерей решительно заявила: газу я никакого не боюсь! Помру - так за детей наших. Я полезу!" Ее обвязали веревками, и, спуская вниз, все кричали ей: "Вер!" - "Ай!" или "Ой" - отвечала та бодро, и на самом дне вдруг замолчала. "Вера!" - а Вера не от газа, а оттого, что стоит на груде тел, поперхнулась. Газа не оказалось: видно, где-то хорошо сквозило. Потом она по одному, поддерживая под мышками, стала вытаскивать тела погибших. Два дня вытаскивали. Узнать никого было нельзя, только по остаткам одежды угадывали своего:
   Сейчас в Краснодоне стоит величественный памятник погибшим молодогвардейцам. Думаю, и фильм наш - тоже памятник, и не только героям Краснодона, но и всей молодежи, героически сражавшейся и погибшей во время войны:
   Вместе с С.А. Герасимовым мы обошли в Краснодоне и его окрестностях все памятные места. Вот балка, где расстреливали коммунистов, вот школа имени Горького, где учились молодогвардейцы, вот их музей. Кстати, и тут Тюлениха "воеводила". Встанет на зорьке у входа, зная, что скоро пойдут потоком в музей пионеры, курсанты военных училищ, студенты. Она им в пояс поклонится и говорит:
   - Вот вы пришли в музей. А какой тут музей? Володька Осьмухин вырастил огурец в бутылке - что тут такого?! В бутылке что хочешь вырастить можно. А Кошевая Ленка, как с мужем разошлась, так сделалась общественницей - куда тебе! Кошевого сделали главным, а главный-то Сережка, поняли?
   Но ее "номера" давно уже не звучали, потому что еще при входе или въезде в Краснодон о ней говорили заранее. как об одной из "достопримечательностей" города.
   Как-то раз поехали на "Любкино" место. Это не шутейное место: бывшую шахту за ненадобностью залили водой - направили туда речушку, которая и затопила ее. Один берег получился нормальный, пляжный, а другой - обрыв высотой примерно с дом. Уж такой маленькой казалась Инна Макарова, когда забралась туда, - она решила прыгнуть с обрыва, как когда-то любила это делать Любка Шевцова. Первое время мы сочувствовали ей: ведь на самом деле страшно, - но потом нам надоело ждать, когда же она прыгнет. Во мне взыграло тщеславие, и я решила переплюнуть подругу. Когда Инна наконец прыгнула, я быстренько поднялась на этот великан-обрыв и, едва дойдя до края, тут же бросилась вниз. Подумаешь, ее сорок минут ждали, пока прыгнет! Вот как надо! Я чуть не потеряла сознание от страха, прыгнув. как и Инна, солдатиком. С такой высоты "солдатик" глубоко врезался в воду, очень глубоко: едва дыхания хватило, чтоб всплыть на поверхность:
   Наверно, и Тюлениху обуяло чувство первенства, потому она теперь, как родительница, и пыталась сделаться главней всех. Она ходила на все просмотры отснятого материала, который мы обычно смотрели после вечернего сеанса в кинотеатре.
   Сидим, ждем пока механик зарядит пленку. Вдруг шепоток: "Тюлениха идет, Тюлениха".
   - Гек-хе-е! - кашляет она и, сложив на животе маленькие руки, садится в первый ряд, где хуже всего видно. И на тебе: на экране во дворе умываетяс по пояс голый Сергей Гурзо, а на дальнем плане Герасимов для оживления кадра поставил девочку, чтобы та кормила кур. Мы ее не разглядели, а Тюлениха, развернувшись боком, строго обращается к Герасимову:
   - Ну вот, Сергей Аполлинариевич, опять же брехня! Галки ж тогда не было. Вырвать Галку с экрана!
   Но если бы не было вот такой Тюленихи, наверно, не было бы и того впечатления о жителях Краснодона, которое сложилось у насю. Когда мы уезжали оттуда, рыдали все - и мы, и они, и даже Тюлениха. Экспедиция длилась долго, и мать Сергея Тюленина в конце концов перешла на сторону тех, кто помогал картине. А помощников было много: в это время, например, были в Краснодоне и Валя Борц, и Жора Арутюнянц, и Радик Юркин - оставшиеся в живых молодогвардейцы.