Он был щедр и скромен, добр и отзывчив, резок и принципиален в своих суждениях, даже тогда, когда в чем-либо ошибался. Он любил читать вслух стихи, петь протяжные русские песни, бродить с ружьем по лесам и болотам, общаться с друзьями. Он умел спорить и полемизировать, защищать то, что ему нравилось, и нападать на то, что было противно его натуре.

Он был демократичен в самом прямом смысле этого слова, и его подкупающее человеческое обаяние покоряло собеседника раз и навсегда.

Таким я знал Александра Фадеева на протяжении двадцати пяти лет. Мне было двадцать три года, когда я, почитатель его «Разгрома», опубликовал в «Огоньке» стихотворение, посвященное А. Фадееву. Это ему не понравилось. Он заподозрил начинающего поэта в желании польстить ему, одному из руководителей Союза писателей. Увидев автора, он прямо так и сказал ему это, глядя в глаза. Но автор незрелых виршей написал эти стихи вполне искренне, и он поверил ему. И сменил гнев на милость, сказав при этом, что «стишки-то все-таки не ахти!».

Так состоялось наше знакомство.

Мои первые стихи для детей обратили на себя его внимание. Он заинтересовался ими, взял на себя негласное шефство над молодым детским писателем и в 1938 году выступил в «Правде» со статьей «Стихи С. Михалкова», в которой с большой убежденностью поддержал мои опыты в новом для меня жанре поэзии для детей.

Это во многом предопределило и решило мою литературную судьбу.

С начинающим литератором, в которого он верил, Фадеев говорил всегда как равный с равным. Его разговор носил часто нелицеприятный характер, но он никогда не разочаровывал собеседника, а, наоборот, окрылял. И если уж он хвалил, то похвала эта была стопроцентно надежной. Его тонкий вкус и поэтические привязанности давали право так думать.

Мы часто бывали вместе на охоте. Ездили обычно одной и той же компанией: художник, актер, доктор и еще один-два человека из близких знакомых. Это были незабываемые охоты! Фадеев полностью отключался от городской сумятицы с ее нескончаемыми совещаниями и заседаниями. Он растворялся в природе, и не было веселее его собеседника за чайным столом в натопленной избе, когда наступает традиционная минута охотничьих рассказов, забористых шуток и непосредственных воспоминаний. Сам превосходный рассказчик, Фадеев умел слушать других, и его искренний заливистый смех был достойной наградой тому, кто в свою очередь сумел занять компанию своей «байкой».

На охоте можно было говорить с Фадеевым о чем угодно, только не о делах. В таких случаях он мрачнел, отвечал неохотно и наконец мог даже оборвать собеседника на полуслове. Может быть, поэтому он и ездил на охоту чаще всего с людьми «нелитературного цеха».

О его принципиальности можно судить хотя бы по такому факту, имеющему прямое отношение к автору этих строк.

На сцене Большого театра Союза ССР с успехом шла комическая опера Б. Сметаны «Проданная невеста». Спектакль был выдвинут на соискание Государственной премии, и в числе коллектива участников и создателей спектакля стояла и моя фамилия как автора русского текста. На одном из решающих заседаний Комитета по Государственным премиям, по предложению А. Фадеева, являвшегося председателем Комитета, моя кандидатура была снята с голосования.

После заседания Фадеев как ни в чем не бывало пригласил меня пообедать. Мы сидели у него дома, вдвоем, за обеденным столом, и я, естественно, не удержался, чтобы не вернуться к интересующему меня вопросу. Ведь ни у кого, кроме Фадеева, не было сомнения в том, что я, как автор русского текста «Проданной невесты», наряду с балетмейстером и художником спектакля, режиссером и исполнителями, могу считаться кандидатом на соискание высокой награды.

— И не думай! — сказал простодушно Фадеев, когда я изложил ему мои «веские» доводы. — Ты можешь писать оригинальные произведения, а этот твой текст, может быть, сам по себе и хорош, да не самостоятелен! За эту работу премии тебе не полагается, и ты ее не получишь! Это я тебе говорю! Да, да! Вот так!..

Спектакль получил Государственную премию. В списке удостоенных звания лауреата я себя и не искал. Но Фадеева полюбил и «зауважал» еще больше. Он был не из тех, кто мог «порадеть родному человечку», поступясь своими принципами.

Саша, как мы привыкли называть Фадеева в своей среде, являл собой образец писателя-коммуниста, всем своим существом влияющего на развитие литературных процессов, отдающего все свои силы и помыслы делу служения Коммунистической партии и своему народу.