ЕЩЕ ОБ ОДНОМ ЗНАМЕНАТЕЛЬНОМ СОБЫТИИ

Произошло это событие тоже осенью в 1917 году. Жила я тогда вместе с Таней Цивилевой в нашей большевистской бытовой коммуне «Светланка 99».

Как-то в один из тоскливых дождливых вечеров мы вслух прочли «Войну и мир» Маяковского. И вдруг впервые, по-особому поняли силу и величие его образов, так непохожих на привычные образы классической поэзии.

В коротких рубленых фразах Маяковского заключено так много, вложено столько глубокого смысла.

...Никто не просил,
чтоб была победа
родине начертана.
Безрукому огрызку кровавого обеда,
на черта она?!

Или вот еще коротко, но ясно представленная картина:

Танцует.
Ветер из-под носка.
Шевельнул папахи,
обласкал на мертвом два волоска —
и дальше,
попахивая...

А долгожданный конец опостылевшей всем войны — событие, всколыхнувшее миллионы сердец, трудноописуемое в обычной стихотворной форме далее для богатого русского языка, у Маяковского с яркой убедительностью изложен в нескольких коротеньких строчках:

Теперь не верится,
что мог идти
в сумерках уличек, темный, шаря.
Сегодня
у капельной девочки,
на ногте мизинца
солнца больше,
чем раньше на всем земном шаре.

«Открытие» Маяковского привело меня с Таней в восторг, и с этого дня мы стали глашатаями его поэзии.
Студенчество, как и большая часть русской дореволюционной интеллигенции, воспитанное на классической поэзии Пушкина, Лермонтова, Некрасова, трудно принимало Маяковского.
Много раз и подолгу приходилось спорить в нашей большой компании, добиваясь признания большевистской поступи Маяковского в поэзии.
Саша Фадеев и Ися Дольников были первыми, кто сразу, «без боя» присоединились к нам.
Безоговорочное признание Маяковского для Саши Фадеева было знаменательным, тоже поворотным событием, как восприятие ясных, определенных большевистских устремлений в предоктябрьские дни.
Чем глубже знакомился Саша с поэзией Маяковского, тем больше находил в ней ярких созвучий со своими мыслями, переживаниями, стремлениями, тем бледнее становились надсоновские певучие звучания, блекли его цветы, тускнели звезды. Саша хоть рано по возрасту, но твердо встал на большевистские рельсы.
У него была удивительно хорошая память. То, что читал в те годы Владивосток из поэзии Маяковского, — «Война и мир», «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник» — Саша знал наизусть.
Читал Маяковского он с большим чувством, взволнованно, твердым, повзрослевшим голосом, с горящими как угли глазами.
До сих пор помню я строки Маяковского из «Флейты - позвоночника» о неразделенной любви — их часто с большим волнением повторял Саша:

Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Делай что хочешь.
Хочешь — четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только —
слышишь! —
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!

Среди окружающих Сашу мы не находили «проклятой». Мы не знали тогда, о ком он требовательными словами Маяковского ведет речь. Видели только непонятные нам Сашины сердечные муки и томление, которые уже никак не укладывались в покорные и безнадежные стихи Надсона по поводу утраты любимой:

К чему бороться и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться!..

У Саши было зачем жить, трудиться, было за что бороться. В это он крепко верил, он был уже на верном большевистском пути.