Любовь Шевцова

Это рассказ о Любе Шевцовой. Такой, какой вижу её я. Может быть, здесь она не всегда правильная, но всегда– честная. Такой, как мне кажется, она и была в жизни. И моей целью было изобразить не идеальный холодный памятник, а живого, настоящего человека. Ведь она была живой, весёлой и радостной, давайте и запомним её такой! От этого её подвиг ничуть не уменьшается, а даже больше видно его величие. Она завещала нам жить, радоваться весне, ценить каждое мгновение жизни, любить Родину, и, если надо, защитить её. Она завещала самое дорогое, что у неё было. И отдала всё за Победу. Я посвящаю этот рассказ ей.

Рассказ написан на основе материалов сайта http://www.molodguard.ru, книг Кима Иванцова и Светланы Вернеевой, а также содержит художественный вымысел.



1937

Долгий июньский день близился к концу. Над степью стоял гул пчёл, а от душного летнего воздуха запах полевых цветов казался ещё гуще и слаще. Ивы роняли капли в воду небольшой речки Каменки, и было видно, как изредка блеснёт над водой бок голавля, хватающего муху, а совсем близко у берега сновали пескари.

На берегу, как раз около Бездонки, сидели две девочки лет тринадцати, болтали в воде ногами. Одна из них, со светло-русыми волосами, отливающими в рыжину, говорила, продолжая начатый разговор:

- А на Пролетарской, в том доме, помнишь, с голубыми ставнями, вишен тьма! Всё равно их никто до конца не собирает! Вот мы прошлой ночью туда и лазили.

- Ох, Любка, поймают тебя когда-нибудь!

- Да ладно! – та, которую назвали Любкой, тряхнула головой, - не поймают! Я везучая! Да и вообще, жалко им что-ли! Мы же совсем немного рвём. А позавчера мы в степь ходили с ночёвкой! Какая там красота, ты бы видела... И простор такой...

Тут она вскочила, озорно глянула на подругу.

- Знаешь что, давай купаться! Жарко – сил нет.

И тут же, первая, прямо в платье, вбежала в воду, да так, что во все стороны разлетелись, переливаясь на солнце, мелкие брызги. Вода была тёплая, нагретая за день палящим Донбасским солнцем.

Вторая следом за ней вошла в воду. Было неглубоко, видно было, как у самых ног мечутся мальки.

- Симка, поплыли на другой берег?

- Ты что, там же далеко! Утонем!

- Ну уж нет! –воскликнула Любка и уже собралась плыть, как вдруг на высокий берег выбежала ватага мальчишек.

- Серёжка! – Любка замахала рукой, - пошли к ним!

- Пошли!

Любовь Шевцова во 2-м классе начальной школы шахты N5. 1935 г

Девчонки вылезли из воды, схватили туфли и побежали по пригорку вверх, туда, откуда слышались голоса.

- О, девчонки идут! – весело крикнул высокий светловолосый парень, – Что, прыгать с нами будете?

Мальчишки засмеялись.

- И прыгну! – Любка выступила вперёд, глаза её позеленели.

- Давай, прыгай! – подзадоривал её всё тот же парень.

- Ладно тебе, не бузи, пошли лучше сами плавать! – сказал другой, пониже ростом, с чёрными непослушными волосами.

Любка между тем решительно подошла к обрыву и посмотрела вниз. Было довольно высоко.

- Ты что, и правда собралась прыгать? – немного испуганно спросила Сима.

- Конечно! А чего они!

Тут Любка легко оттолкнулась и солдатиком прыгнула в воду. Все на секунду замерли, а потом, как по команде, подбежали к обрыву. По рядам прошёл встревоженный шёпот. “Утонет!” “Что делать-то теперь, ребят?”

Вдруг над водой показалась светлая Любкина голова.

- Любка! – радостно закричала Сима, - Какая же ты смелая!

Мальчишки весело, облегчённо загалдели. Когда на берег вылезла мокрая Люба, все кинулись к ней.

- Вот ты молодец! Смелая!

- Знай наших! – засмеялась Любка, выжимая подол мокрого вдрызг платья.

- Ты с нами сегодня пойдёшь за вишнями?

- Нет. –Любка посерьёзнела, - я сегодня папу пойду встречать с шахты. Потом как нибудь. Может быть, завтра.

Солнце медленно садилось, разбегалось по воде тысячами ярко-рыжих бликов, отражалось в рыжеватых Любкиных волосах.

- Ну, до завтра! – Любка обулась, по-мальчишечьи пожала всем руки, и они с Симой пошли к дому.

- Люб, а тебе совсем страшно не было? – после долгого молчания спросила Сима, - высоко всё-таки.

- Сначала было немного, но когда прыгала – уже нет, -беззаботно рассмеялась Любка, - И потом, это так приятно – хоть немного полетать. Когда я вырасту – обязательно стану лётчицей!

- Ох и бедовая ты, Любка, - засмеялась Сима, -и всё время с мальчишками носишься. С Серёжкой, с Кимом...

- А с ними весело! И товарищи они хорошие, а это самое главное!

Дорога лежала через заросли трав и цветов. Любка, бежавшая по дороге, вдруг остановилась, внимательно разглядывая что-то в траве.

- Смотри, Сим, красота-то какая! А я и не знаю, как он называется. Какой простой, и в то же время тонкий! Вот бы вышить такой...

Цветок был небесно-голубого цвета, с жёлтой серединкой. Обычный, в сущности, каких много встречается в степях и лугах Украины. Разве что этот был особенно тонким, казался наполненным солнечным светом и чистой утренней росой.

- Обязательно вышью его! –решила Любка.

Девчонки подходили уже к первым домикам, что встречают каждого, кто идёт с Каменки в город. У них уже наступил вечер: рядом, на скамеечках, сидели с самокрутками мужчины, вели неторопливые вечерние разговоры, во дворах вовсю кипели самовары.

- Ой, Сим, вдруг я не успею папу встретить? – встревожилась Любка, - побежали!

- Побежали! – радостно отозвалась Сима, и они вдвоём припустили по пыльной дороге, ведущей к шахте №1-бис.



1938

Стоял май 1938 года. Рядом со светлым, большим зданием школы-новостройки был разбит пришкольный участок, который сейчас был усыпан цветами самых разных оттенков, форм и размеров. Было раннее утро, и все они были в мелких росинках, делающих их похожими на драгоценные камни, только гораздо красивее.

Среди них, с толстой тетрадкой в руке, ходили Люба и её подруга и напарник по дежурству – Ира.

- По-моему всё в порядке, - сказала Ира, закончив обходить клумбы.

- Ты права! Чем займёмся, пока школу не открыли? Пошли на турник!

Там, на турнике, Любка сразу легко взлетела на перекладину и повисла вниз головой, зацепившись ногами.

- А помнишь, как мы все вместе пирамиду делали? – вспомнила Ира, - вот здорово было! И высоко так, что дух захватывает!

- Помню! А то чувство, когда находишься на самом верху, а тебя поддерживают, и ты уверена, что не упадёшь... Когда за тебя друзья, то вообще ничего не страшно.

- Ой, Любка, слезай скорее, учительница идёт!

Любка мгновенно спрыгнула, поправила подол цветастого платья и стояла, приветливо улыбаясь подошедшей учительнице биологии.

- Не боишься упасть? – спросила учительница.

- Любка ещё не такое умеет! – воскликнула Ира.

- По-моему это не самое подходящее для вас занятие, - усмехнулась учительница и пошла к школе.

Любка стояла с беззаботным видом, оглядывая здание школы, как ни в чём не бывало, но по её лицу, по озорным искоркам в глазах, Ира поняла, что Любка что-то задумала.

Уроки шли своим чередом, Люба, как обычно, пела, смеялась, один раз подралась с одноклассником за то, что тот обидел малыша, потом до вечера пропадала в физкультурном кружке, словом, всё шло как обычно, и утренний разговор забылся.

На следующий день, рано утром, ребята как всегда стояли у школы, болтали, смеялись, обсуждали свои дела, другие шли в школу. Вдруг по школьному двору пронёсся приглушённый возглас:

- Любка, Любка из пятого, смотрите что творит!

Все взгляды обратились к пожарной лестнице, расположенной с торца здания школы, к той самой, по которой строго-настрого запрещалось залезать. Именно по ней, ловко цепляясь руками, взбиралась Любка. Наконец, достигнув крыши, она победно оглядела всех, собравшихся внизу, казавшихся сейчас такими маленькими, раскинула руки и встала на одну ногу, делая “ласточку” в каких-то двух метрах от края крыши.

Что в этот момент было у Любки в голове? Несомненно, счастье. Она видела себя летящей, тёплый ветерок трепал её волосы, гладил по лицу, казалось, что за спиной были крылья, как у настоящей ласточки. А с земли за ней следили десятки восторженных глаз. Разговор с директором, вызов родителей в школу – всё это будет потом. А сейчас – слава и бесконечная свобода полёта. А слава о ней быстро разлетелась по всей школе им. Ворошилова, а также среди ребят окрестных улиц и дворов.

Потом, конечно, пришлось слезать. И на вопросы учителей “зачем” она не знала что ответить. Она просто не знала, как объяснить эту тягу к полёту, к свободе, к парению над зрителями... А это, между тем, был её дебют, который прошёл с успехом и положил начало главному увлечению всей жизни.

А ещё немного позже Любка опять взялась за учёбу, даже иногда помогала отстающим одноклассникам, занималась в кружке юннатов и в клубе Горького, собирала гербарии, купалась в Каменке и жизнь вошла в обычное русло без серьёзных происшествий и потрясений.



1939

Откуда-то доносилась игра на балалайке. Это репетировал струнный кружок. За окнами уже стемнело, и валил хлопьями снег.

В зрительном зале большого клуба им. Горького было шумно, слышался смех, песни, кто-то оживлённо спорил о чём-то. На сцене танцевала цыганочку Любка, готовилась к предстоящему новогоднему выступлению агитбригады. Устав, она взяла гитару и забралась на сиденье в первом ряду, задумчиво перебирая струны. На душе было как-то невесело. В последнее время она редко стала бывать дома, всё время проводя в клубе, на улице, в гостях у многочисленных друзей. Сама по себе это было, конечно, неплохо и вполне подходило к её живому характеру. Огорчало другое: всё реже она стала бывать с матерью. Любка чувствовала, как они отдаляются друг от друга. Хотелось побыть с матерью, поговорить, но она была всё время занята: нужно было позаботиться о всей семье.

Погружённая в свои мысли, Любка не заметила, как к ней подошла подруга, тронула её за плечо.

- Ты чего грустная такая? Случилось что-то? Пошли, мы сейчас будем костюмы для выступления придумывать!

- Вовсе я не грустная, показалось тебе наверное, - улыбнулась Любка, - А выступать я буду в синем платье, а к нему пришью жестяные кружочки. И Нина так же будет выступать, это мы с ней и придумали! Знаешь, как здорово они звенеть будут!

...На концерте Любка танцевала лучше всех. То носилась по сцене как огонёк, то замирала, плавно прохаживалась, поводя руками. Жестяные кружочки звенели, играла музыка, а потом и сама Любка сыграла на гитаре свои любимые песни. В тот момент она была совершено счастлива. Публика долго хлопала Любке и вызывала её на бис.

Теперь она твёрдо знала, что хочет быть артисткой. “Конечно, -думала она,- и лётчик, и биолог – профессии нужные и интересные”. Но новое увлечение сценой захватило её с головой и как нельзя лучше соответствовало её неугомонной, весёлой натуре. А всё остальное никуда не денется – было бы желание. Ведь впереди целая жизнь, полная самых разных возможностей, надежд и приключений, и в этой жизни найдётся место всему. И Любка стремилась к этой жизни, ждала, когда её мечта начнёт осуществляться, радовалась каждому дню и предстоящему счастью.



1941

В Краснодоне снова был июнь. Дни стояли долгими, а ночи были так коротки, что не успевало, казалось, стемнеть, как уже опять всходило солнце. А может, так казалось потому, что именно в эти дни молодого ещё лета так приятно сидеть в степи, разведя костёр, петь песни до зари, или танцевать на танцплощадке, пока не свалишься от усталости, или читать около керосиновой лампы, уходя с головой в мир, полный приключений, путешествий, смелых людей и подвигов... И время летело незаметно. Уже закончилась школа-семилетка, впереди у каждого была тысяча дорог, о которых хотелось мечтать и мечтать. И верилось, что всё будет хорошо, так, как надо, что вот оно – счастье, ты только руки протяни – и обнимешь его. Ведь по другому и быть не может!

В те июньские дни Любка была особенно занята. Она уже твёрдо решила поступать в Ростовский театральный техникум, послала туда запрос и теперь ожидала ответа. И вот, наконец, Любка зашла на почту и получила конверт. Открыв его, она увидела письмо из Ростова. Просили высылать документы.

Вихрь мыслей пронёсся в её голове. “Получилось! Теперь уже точно всё будет просто замечательно! Я – артистка...” С письмом в руке она вылетела из здания почты на улицу. Счастье переполняло её, им хотелось поделиться с целым светом. Тот час, к которому она так стремилась, которого так ждала, наконец настал.

Она забежала ко всем своим друзьям, кого застала дома, объявив, что теперь она уже совсем Любка-артистка, и побежала домой. Там она застала маму, с порога налетела на неё и крепко обняла.

- Завтра высылаю документы! А сегодня – танцевать на площадку!

В этот день Любка танцевала особенно весело, никому не отказывала. Она, одетая в белое платье, летала по площадке, её каблучки то выбивали чечётку, то переступали в вальсе. Казалось, радость искрами летела от неё, сверкала в глазах, звенела в её смехе, передавалась другим. Тёплый свет от фонарей, вокруг которых порхали ночные мотыльки-бражники, переливался в её волосах, в белоснежном платье. А вокруг стояла тёмная, бархатная ночь, темнота, рассеянная фонарями, поднималась над площадкой, сгущалась в кронах нависающих над ней деревьев, окружала со всех сторон.

Возвращалась домой она уже в третьем часу. На небе светила луна и тысячи маленьких звёздочек. Окна в домах давно погасли, но света луны вполне хватало, чтобы осветить путь. По обочинам дороги громыхали кузнечики (“К хорошей погоде”, - подумала Любка). Уже пала роса, было немного зябко, пахло полынью. Дойдя до своего дома Любка остановилась. Вдруг захотелось ещё немного постоять, посмотреть на небо, на родной спящий город. “Жалко уезжать, -подумала она, - Но я ведь буду навещать вас. Да и, в конце концов, интересно посмотреть новые места, подружиться с новыми людьми. Но главное, конечно, что моя мечта наконец исполнится, и я стану актрисой.” На душе стало тепло, так, как становится, когда достигаешь того, к чему долго стремился, что уже стало смыслом жизни, когда появляется твёрдая уверенность в завтрашнем счастье...

Где-то вдали защёлкал соловей. На востоке начал заниматься рассвет.

“Пора спать”, - решила Любка и вошла в дом. Дома было темно, пахло хлебом, и где-то в темноте тикали ходики. Под их стук Любка уснула.

Так кончился последний мирный день в городе Краснодоне. В тот момент, когда солнце взошло над городом, отразившись в Каменке и разогнав с неё предрассветный туман, оповещая о начале нового дня, Германия без объявления войны вторглась на территорию СССР. Начинался новый день, расколовший судьбы многих людей на “до” и “после”.



1942. Зима.

Идёт густой снег. Засыпает протоптанные за день дорожки, заваливает небольшие, прижавшиеся друг к другу домики. Уже стемнело, и в окнах зажигается тёплый оранжевый свет, в небо уходит дым из труб, постепенно сливается с синевой, из которой валят снеговые хлопья.

По дороге идёт девушка в синем, с котиковым воротником, пальто и белом пуховом платке. Лицо у неё разгорячённое от быстрой ходьбы, светлые волосы выбились из-под платка. Дойдя до дома №25 по улице Чкалова, она остановилась, зашла внутрь.

- Любаша, ну что, получила? – взволнованно спросила её мать, пожилая, симпатичная женщина с усталым лицом.

- Да, - тихо ответила Люба, - теперь я комсомолка.

Мать подошла, тихо обняла дочь, украдкой смахнула набежавшую слезу. Ей вспомнилась молодость, когда она, такая же молодая, ушла на фронт Гражданской войны. Не успела оглянуться – уже собственная дочка вступила в комсомол. Да и время опять лихое...

Люба ушла к себе в комнату и долго сидела, не зажигая света. Пожалуй, всего один человек кроме неё, закадычная подруга Шура Панченко, знала, зачем ей понадобилось вдруг вступать в комсомол. Тогда, ещё в мирной жизни, которая теперь казалась недосягаемо далёкой, когда многие вступали, Любка не стала следовать их примеру. Слишком уж, как она считала, непоседливый и озорной характер у неё был, да и поведение в школе порой оставляло желать лучшего.

Но сейчас – другое дело. Сейчас, когда над Родиной нависла опасность, жизнь человека судилась не по поведению в школе, не по детским шалостям, а по тому, что он сделал, чтобы помочь Родине победить. А для выполнения Любкиного плана необходимо было вступить в комсомол...

...В тот день, который разом обрушил её планы, у неё внутри как будто что-то оборвалось. Словно во сне ходила она по городу, заходила в школу, слушала там, во дворе, речи и выступления преподавателей, обсуждала с друзьями случившееся. Тогда многие ребята говорили: «Ерунда! Месяца через два-три мы уже их отбросим, и война кончится!». Любка казалась как всегда беззаботной. Но что-то ей подсказывало, что как раньше уже не будет. И непросто, ох как непросто достанется Победа. А в том, что Победа будет, Любка ни секунды не сомневалась. Постепенно сводки с фронтов становились всё тревожнее. Любка поставила себе цель – во что бы то ни стало попасть на фронт. И весь остаток года прошёл в выступлениях с агитбригадой в воинских частях и госпиталях и в обивании порога военкомата, где каждый раз получала один и тот же ответ: «Не проходишь по возрасту. Вот подрастёшь, тогда возьмём.» Но сидеть сложа руки Любка не собиралась. А жизнь становилась всё тяжелее.

И вот, в один зимний день, незадолго до Нового года, Любка случайно узнала о наборе учеников в школу НКВД.

Этот путь сейчас был единственным, по которому Любка могла пойти, чтобы приблизить победу. Узнав, что туда берут только комсомольцев, она, не задумываясь, вступила в комсомол, а её знакомые с радостью дали ей рекомендации. Впереди предстояла тяжёлая борьба, и Любка это прекрасно понимала.

Она зажгла свет и достала альбом с фотографиями. Перелистывая его страницы она вспоминала свою жизнь. Вот она шестилетняя, совсем ещё маленькая, с большим бантом на голове. Она тогда сама решила сфотографироваться и пошла к фотографу. Вот – она уже второклассница. Рядом с ней – лица её друзей и знакомых, с которыми связано не одно хорошее воспоминание об озорных проделках, играх, учёбе. А вот – она с друзьями из клуба Горького. Они тогда долго гуляли вместе по улицам родного города, ходили в кино, а потом решили сфотографироваться на память. Счастливые, беззаботные...

Любка вздохнула. В памяти всплывали люди и события разных лет её жизни. Многие из людей до сих пор остались её друзьями. Она вспомнила школу, учителей. Всё это казалось ей сейчас родным и бесконечно дорогим. Всё это – старая жизнь, к которой теперь нет возврата.

Однако теперь, когда первый шаг к достижению цели был сделан, она не жалела той жизни. Было только немного жаль несбывшейся мечты. «Но, - подумалось ей, - если жизнь ставит в такие обстоятельства, нужно делать всё, что в моих силах. По крайней мере я отомщу этим гадам за всё, и за себя, и за весь наш народ, за нашу Родину. А сцена... Вот кончится война, тогда и будет всё так, как хотела.»

Любкины мысли прервал стук в дверь.

- Люба, к тебе пришли! – сказала мать, заглядывая в комнату.

- Любка, пошли с нами! Соберёмся, посидим, на гитаре поиграем, песни петь будем! Как раньше бывало,» - звали Любку, стоя на пороге, друзья. Они были припорошены снегом, вместе с ними в дом врывался морозный пар, запах зимы, свежести и прежней жизни.

- Пошли! –весело воскликнула Любка, - Подождите, через пять минут выйду!

Через пять минут они всей гурьбой уже бежали по заснеженным улицам, смеялись, кидались снежками. И ненадолго даже забылось, что где-то совсем рядом идёт война.



1942. Лето.

По пыльной дороге, соединяющей Краснодон и Ворошиловград, теперь переименованный оккупационным правительством в Луганск, время от времени проезжали немецкие автомобили, грузовые и легковые, перевозящие солдат, офицеров, оружие, награбленное у населения добро. Стоял самый разгар лета, от раскалённого асфальта шёл жар, солнце палило. Вдоль дороги, по обочине, заросшей запылённой травой, шла в сторону Краснодона Любка. Она была в ярком платье, в руках держала небольшой чемодан.

Положение было сложное. Любка почти всю весну старательно училась на курсах радистов, а когда немцы стали подходить к городу, школа эвакуировалась. Группу, в которой была Любка, оставили в городе для ведения разведывательно-диверсионной деятельности в тылу врага. Но теперь связь с командиром группы была потеряна, рация не работала, работа остановилась. Любка приняла нелёгкое решение – вернуться в родной, оккупированный фашистами город. Собрав вещи и оставив командиру записку, она отправилась в путь. Дома она решила ждать, пока с ней свяжутся представители командования.

Рядом с ней остановилась грузовая машина. Водитель высунулся в окно и сделал пригласительный жест рукой.

- Битте, фройлен.

Любка, ни секунды не сомневаясь, вскочила на подножку, открыла дверцу и уселась рядом с водителем.

- Краснодон, - с достоинством сказала она, махнув рукой по направлению к городу.

Дорога бежала вперёд, Любка смеялась, говорила, что она артистка, ненавидящая советскую власть, а сама с трудом скрывала отвращение. Как она ненавидела этого наглого, самодовольного немца, принимающего её за милую дурочку, способную отказаться от родины! Она запросто могла его убить, но делать этого ни в коем случае было нельзя. Это означало выдать себя, провалить всё дело ради одного простого солдата. Нет, она ведь артистка. И сейчас ей выпало играть эту, пусть и малоприятную, роль. И она сыграет её превосходно.

Машина остановилась в центре города.

- Данке, - бросила небрежно Люба, выскочила из машины и пошла к дому.

Тут ей пришло в голову, что в следующий раз, когда придётся заводить знакомства с немцами, неплохо было бы кое-что выспросить...

По дороге домой она увидела, как сильно изменился город. Деревья в садах были вырублены, на всех заборах висели приказы немецкого командования о «новом порядке», по улицам шныряли немцы, причём каждый что-то волок: то поросёнка, то картину, то узел с вещами, явно награбленными. Краснодонцы же встречались реже, были мрачными и, завидев немца, старались быстрее его миновать.

Дома её встретила мама. Радости её не было конца, посыпались вопросы, но Любка уклончиво отвечала, дескать, училась на медсестру, а сейчас всех распустили по домам. Отца Любка не застала, а мать сказала, что он уехал в эвакуацию вместе с другими шахтёрами, и с тех пор вестей от него не было. Также она поведала, что многие не успели эвакуироваться: попали под обстрел и вынуждены были вернуться. Таким образом большая часть молодёжи осталась в городе.

«Это хорошо, - промелькнуло в голове у Любки, - Среди них наверняка много тех, кто, как и я, не собирается сидеть сложа руки».

Теперь она твёрдо решила не терять времени даром, а в ожидании связного искать подпольную организацию или просто неравнодушных, смелых людей. А в то, что организация существует, она верила. Мать рассказала ей, что в первый же день оккупации сгорело здание, где располагался штаб, и люди поговаривают, будто загореться ему кто-то помог. Кроме поиска организации Любке предстояло завести знакомства с немцами, чтобы выведать у них стратегически важную информацию.

Ближайшее время она посвятила этому.



1942. Осень.

- Я, вступая в ряды Молодой Гвардии...

Они по очереди произносили эти слова, стоя в комнате, слабо освещённой неровным светом керосиновой лампы. Казалось, весь мир в этот час притих, вслушиваясь в слова клятвы. Даже нудный, ночной осенний дождь перестал барабанить по крыше. Каждое слово громом отдавались в ушах. Любка сидела тихо, боясь лишний раз вздохнуть, слушала стук собственного сердца. Она, Любка, без страха уходящая на самые опасные задания, сейчас ужасно волновалась. Да и тогда, ещё весной, она давала клятву партизана. Но сейчас происходило что-то, совсем непохожее на тот раз. Она знала, что то, что произносят сейчас по очереди члены организации, скрепляет их навсегда.

- Навсегда, - шёпотом произнесла Любка, глядя куда-то вдаль, сквозь стену маленькой комнатки.

Нет, она не предаст никогда. Она до конца будет бороться, что бы ни случилось. Это она знала точно. Любка почувствовала настолько сильное единение со всеми, кто был в комнате, какого она никогда прежде не чувствовала. И когда подошёл её черёд произносить клятву, она тихим, твёрдым голосом сказала, как и все:

- Я, Любовь Шевцова, вступая в ряды Молодой Гвардии, перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом своей родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь:? Беспрекословно выполнять любое задание, данное мне старшим товарищем.? Хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в "Молодой гвардии". Я клянусь мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть тридцати шахтеров-героев. И если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее без минуты колебания.? Если же я нарушу эту священную клятву под пытками ли или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих товарищей.? Кровь за кровь! Смерть за смерть!

А на улице ледяной ветер срывал с деревьев последние листья, стучал ветками в окна домов, прибивал к земле пожелтевшую траву, да иногда проходили дежурные, охраняющие дом, в котором проходило собрание, от немцев и полицаев.



1942. Осень. Конец ноября.

То, что биржа должна быть сожжена, было понятно всем. Но вот как это сделать? Технически очень сложно поджечь здание, со всех сторон охраняемое, да так, чтобы сгорело самое главное – карточки на жителей Краснодона. Второй час шло заседание штаба, но ничего конкретного пока не решили.

Вдруг сидевшая до этого задумавшись Любка вскинула голову, обвела всех взглядом.

- А что, если нам устроить концерт в день поджога? Все фрицы соберутся там, а мы проберёмся внутрь биржи и зажжём изнутри!

Мысль всем понравилась. Ваня Туркенич предложил, чтобы Любка, водившая знакомство с некоторыми немцами, проникла в здание и выведала расположение картотеки. А когда будут поджигать, в клубе будет идти концерт. А раз это концерт, то без участия Любки никак не обойтись.

- А кто же будет поджигать? Комнаты-то я запомню! Да и вообще, я тоже хочу участвовать! – воскликнула Любка.

- Тише, немцы кругом! Нет, придётся тебе объяснить тому, кто будет поджигать, а самой идти на концерт. Без тебя такого успеха не будет, да и немцев меньше будет, чем с тобой. А жечь будет Серёжка, и с ним ещё кто-нибудь.

- Ну уж нет, - надулась Люба, - я успею и туда и туда. Ставьте меня в конец программы!

- Ну ладно, уговорила, - улыбнулся Третьякевич, - идите с Серёжей и Витей Лукьянченко. Тем более вы со школы знакомы, дружили. А на посту предлагаю поставить Нину Иванцову и Ваню Зимнухова. Итак, кто за? Единогласно, принимается.

Концерт было решено провести в начале декабря, как раз незадолго перед отправкой поезда в Германию.



1942. Зима. Декабрь.

Весь день перед операцией Любка немного волновалась. Нет, она не боялась, но волнительно было осознавать, какая ответственность лежит на ней. На кону стояли сотни судеб краснодонских ребят, да и их собственные. Она прекрасно понимала, что будет в случае провала. И не чувствовала страха, только всей душой желала, чтобы всё прошло как надо.

Внешне она оставалась спокойной и весёлой. После обеда она начала готовиться к концерту, гладить платье, завивать волосы. Мать то и дело заходила за чем-нибудь в комнату, недовольно ворчала, что, дескать, стыдно перед немцами выступать. Что люди говорить будут? И так уже слухи ходят, народу только повод дай, а уж языком чесать каждый горазд... Любка смолчала. Ей было невероятно тяжело. Разговоры она терпела, терпела и то, что некоторые знакомые стали сторониться её. От матери же слышать такое было особенно тяжело. Как хотелось всё-всё ей рассказать, объяснить! Но делать этого было нельзя. Мало ли что... Да и мать лишний раз волновать не следовало. Её жизнь теперь была постоянной игрой, до конца настоящей она была только наедине с собой да со своими товарищами из Молодой Гвардии.

Когда над городом сгустились ранние декабрьские сумерки, Любка надела своё любимое вишнёвое платье и вышла на улицу, в сырую, холодную темноту. Подойдя к условленному месту, она увидела Серёжу и Витю, ждавших её.

- А где дежурные? – шёпотом, почти неслышно спросила она.

- Да они на месте уже. Ты точно запомнила комнаты?

- Точнее не бывает. И бензин взяла. Пошли что-ли?

На улице уже совсем стемнело. Ребята шли осторожно, стараясь не наткнуться на полицаев.

- А концерт начался уже наверное... - прошептала Любка, - успеть бы.

- Успеем, - ответил Серёжка, - а помнишь, как мы в детстве играли в войну?

- Помню. В Чапаева играли... Кажется, так недавно было. Кто тогда знал, что придётся по-настоящему воевать.

У тёмного здания биржи ребята остановились, вглядываясь в темноту улицы – нет ли полицаев. Улица была пустынна, только ветер гулял по ней, гоняя колючие маленькие снежинки.

- Можно начинать., - взволнованно прошептал Витя.

Тихо проникнув в здание, подпольщики, стараясь производить как можно меньше шума, пошли по неосвещённому коридору.

- Это здесь, - тихо сказала Любка, останавливаясь перед одной из дверей.

...Через пять минут они уже бежали в темноту улиц, вместе со встретившими их дежурными. Сзади, уже далеко сзади оставалась биржа, из окон которой выбивалось пламя – горели ненавистные списки. Скоро здесь будут немцы. Надо быстрее уходить.

Когда Любка добралась до клуба, концерт подходил к концу. Была её очередь выступать, организаторы уже начинали нервничать. Она прямо с порога, на ходу снимая платок и пальто и быстро переобувшись, взлетела на сцену. Танцевала она как обычно, хорошо. Немцы были в восторге, хлопали ей, один даже кинул ей розу.

“Откуда зимой роза? – пронеслось в голове у Любки, - не важно... Главное – играть, улыбаться, да так, чтоб верили...Вон они, гады, сидят, а у самих биржа горит. Ничего, скоро и их самих тут не будет...” И Любка заплясала ещё яростнее, ещё веселее, с той неповторимой лихостью, как умела только она одна. А немцы радовались, не зная, что в этот момент было в голове у Любки. А думала она только о предстоящей Победе, и это выступление про себя посвятила ей, а также успешно выполненной операции.

Концерт закончился поздно. Уже перед самым завершением прибежал полицай с вестью о пожаре, немцы стали спешно покидать клуб. Потом разошлись и ребята, тихо и радостно поздравляя друг друга с успехом.

Любка пришла домой, легла спать и сразу уснула, не видя снов. А наутро весь город обсуждал новость – сгорела биржа. Около того, что от неё осталось, толпился народ, не веря совему счастью, некоторые даже плакали. Было шумно и оживлённо. Тут же шныряли полицаи, пытаяь разогнать толпу.

Теперь уже ни у кого не было сомнений, что в Краснодоне действует подпольная организация. Та самая, что клеит листовки, содержащие сводки с фронтов, на заборах, что вывесила красные флаги в годовщину Октября. Та, что всеми силами поддерживала в народе веру в Победу, не давала впасть в уныние, сдаться, что как могла утешала краснодонцев в самые тяжёлые дни.



1943. Февраль.

Уже восьмой день Любка находилась в Ровеньковской окружной жандармерии. Месяц, как она арестована. Многое ей пришлось пережить за этот месяц такого, чего и для целой жизни будет, пожалуй, слишком много. Гибель товарищей. Каждодневные побои и издевательства. Тяжёлые мысли о доме, матери, о смерти. Надежды на то, что отсюда удастся выбраться, у неё почти не оставалось. Между тем фронт подходил всё ближе, иногда вечерами откуда-то издалека была слышна канонада артиллерийских выстрелов. Немцы с каждым днём зверели всё больше, заметно нервничали, предчувствуя своё неминуемое поражение. По всей видимости, готовились отступать.

Любка сидела на полу в полутёмной, холодной камере, рядом с какой-то женщиной. Они обе накрылись Любиным платком, тесно прижались друг к другу, чтобы сохранить тепло, и всё равно мёртвый, сырой холод пробирал до костей, сковывал тело. Народу было довольно много. Откуда-то из угла слышался приглушённый плач. Любка встала, скинув платок, подошла к плачущей молодой женщине, приобняла её.

- Не плачьте. Надо быть сильнее! Немцы хотят нас сломить, а вы оставайтесь твёрдой! Возможно, вас даже выпустят. При мне уже отпускали нескольких человек. Пожалуйста, не надо плакать. Хотите, я спою вам?

И Любка запела, совсем как в мирное время, свою любимую песню “Мой костёр в тумане светит”. Женщина перестала плакать, молча смотрела на неё мокрыми от слёз глазами, слабая улыбка появилась на её лице. Все, затая дыхание, слушали.

Воспоминания нахлынули на Любку. Она сама с трудом сдерживала слёзы. Закончив петь, она улыбнулась.

- Не надо унывать! Всем сейчас очень тяжело... Но надо жить, бороться не смотря ни на что. Думайте о своей Родине! Вы все знаете, за что страдаете. То, что вас не сломили – это уже победа...

И все слушали её, и становилось легче.

Тут дверь распахнулась, на пороге появился сытый, довольный полицай, с глумливой улыбкой уставился на Любку.

- Ну что, Шевцова, собирайся. Будешь эвакуироваться на Луну. Через пять минут зайду за тобой.

Дверь с шумом захлопнулась. Любка осталась стоять, как стояла, у стены. Потом медленно села на пол, закрыла глаза. В камере повисла мёртвая тишина. Сердце у Любки колотилось, готовое выскочить из груди. Было не страшно, но очень странно. Как будто до последнего момента Любка не верила в смерть, а теперь поверить пришлось. “Вот и всё, Любка-артистка”, - мелькнуло в голове. Появилась какая-то необыкновенная, твёрдая решимость. Открыв глаза, Любка твёрдо встала на ноги, стала снимать тёплое зимнее бельё.

- Возьмите кто-нибудь, мне уже ни к чему! И пальто берите...

Никто не шелохнулся.

- Возьмите, я вас прошу! Вот вы возьмите, вам же холодно!

И Любка с силой всунула одежу в руки пожилой женщине в демисезонном драном пальтишке, постоянно заходящейся в приступах кашля.

- Спасибо, доченька! Но пальто оставь себе! Я ни за что не возьму. – отказалась женщина, утирая выступившие слёзы.

Накинув пальто на плечи, Любка нашарила на земле ржавый гвоздь, опустилась на колени у стены, начала что-то быстро писать. Обвела написанное рамочкой, начала писать рядом.

Дверь открылась, вошёл всё тот же полицай.

- Ну что, артистка, пошли!

Любка оглядела всех присутствующих долгим взглядом. Надо было прощаться. Возможно, это будут последние слова, которые она передаёт на волю, если кто-то выйдет отсюда живым. Нужно было сказать те, самые главные слова, самое важное, что она оставляет миру и всем, кто остаётся жить...

- Передайте всем, что я люблю жизнь... Впереди у советской молодежи еще не одна весна и не одна золотая осень. Будет еще чистое мирное голубое небо и светлая лунная ночь, будет очень, очень хорошо на нашей дорогой и близкой всем нам Советской Родине!

Подобрав с пола платок, Любка вышла твёрдой походкой, оттолкнув полицая. В камере опять послышались рыдания. Сидящая у стены женщина приподнялась, посмотрела туда, где Любка оставила надпись. На стене виднелись выцарапанные гвоздём строчки:

Мама, я тебя сейчас вспомнила. Твоя Любаша.

Прошу простить меня. Взяли навеки. Шевцова. 7.02.43.

"Гибель Любы Шевцовой" Художник В.В. Щеглов

... Любка шла по узкому, тёмному коридору куда-то вперёд. Мыслей, как ни странно, не было вообще. Только сохранялась уверенность в правильности выбранного пути, и граничащее с безразличием ко всему происходящему, спокойствие. Она была уверена, что самое большее через час всё будет кончено. Но тут вдруг полицай, шедший сзади неё, схватил её за плечо, открыл какую-то дверь, втолкнул Любку внутрь и дверь захлопнул.

Что происходит, Любка не поняла. Вокруг было совсем темно и очень холодно. Судя по звенящей тишине, она здесь была одна. Что это значило, было непонятно.

Любка подошла к стене, устало опустилась на ледяной пол. Значит, по всей видимости, ещё не конец. Любка прикрыла глаза. После побоев болело всё, больно было даже просто лежать, только она, когда сидела в общей камере, старалась не подавать виду. Людям и так было тяжело, и она как могла их поддерживала. Что же выйдет, если она сама начнёт унывать и жаловаться? Сейчас она постаралась заснуть, укрывшись платком, но сон не шёл. В голову упорно лезли воспоминания...

Тогда, в начале января, когда начались первые аресты, казалось, что всё обойдётся. Что их рано или поздно отпустят. Но членам штаба, оставшимся на свободе, безусловно, надо было уходить. А она, Любка, решила ехать в Ворошиловград, связаться наконец с командованием, доложить обстановку и попросить помощи. Там-то её и арестовали. Сложно было сказать, что послужило причиной ареста. Может быть, она допустила какую-то ошибку. А может, выдал кто-то из знакомых, знавших о её подпольной деятельности и переметнувшийся на сторону немцев. Сейчас это было уже не важно... Всплыли в памяти дни пребывания в Краснодонской полиции. Первое время её не трогали, уговаривали выдать руководителей-коммунистов, места складов оружия, других членов организации. Угрожали, пытались задобрить, опять угрожали. Любка в ответ делала вид, что ничего не знает, иногда обзывалась, пару раз пыталась подраться с конвоиром. В конце концов её опять возвращали в камеру, где сидели её товарищи, избитые, но не теряющие веры и присутствия духа. С каждым днём в камере становилось всё теснее. Приводили родственников тех подпольщиков, кого не удалось поймать. Днём приносили передачи от родных, кое-кто таким образом отправлял домой записки. Любка тоже получала передачи, единственную связь с внешним миром. Шли постоянные допросы, многие молодогвардейцы уже с трудом передвигались, некоторые не видели, у кого-то были сломаны руки, выжжены звёзды на спине. Наконец, взялись и за Любку, Устав уговаривать, избили и её. Любка, конечно, ничего не сказала. Осыпая немцев проклятьями, она порой давала сдачи, падала, поднималась, начинала петь, чем приводила их в бешенство. Так продолжалось до 15 января. В этот день вечером часть ребят вызвали в коридор, построили, связали им руки проволокой и увезли, как сказали, в Ворошиловград. Но всем было понятно, в какой “Ворошиловград” на самом деле они поехали. В ту ночь никто не спал. А следующей ночью увезли оставшихся. Кроме Любки. В эти два дня она потеряла многих близких людей. Некоторые оставались на воле. Но вскоре, в двадцатых числах, привели и их. Среди них был и Серёжка Тюленин. Любка вспоминала беззаботное детство, их с Серёжкой драки, игры с ребятами на улице, школу. Она поняла, что с Серёжкой уходит её детство, она отрывается от прошлого навсегда и почти никого из близких людей у неё не остаётся. 31 января увезли последнюю группу. А потом и Любку, но уже в Ровеньки. Немцам стало известно о её обучении в спецшколе, и она уже числилась не за краснодонской полицией, а за немецкой контрразведкой. Вместе с ней отправили и других молодогвардейцев-учеников школы НКВД.

Здесь, в Ровеньках, Любка в первый же день познакомилась с тремя девушками. О себе они говорили уклончиво, и особого расположения к Любке не выказывали. Любка же сразу сказала им, кто она и откуда. Оставшись совсем одной, она как никогда хотела тепла человеческой дружбы и поддержки, и каждое грубое или холодное слово от своих, русских людей было ей особенно тягостно. Ночью она перебралась к одной из девушек, разговорилась с ней. Девушка оказалась разведчицей, как и две её подруги. Так Любка нашла здесь приятелей, стало легче. Разведчицы советовали ей бежать, но Любка знала, что это не получится. Она уже слишком ослабла, чтобы уйти далеко. Каждый день их гоняли на работу, заставляли убираться, мыть полы. Вскоре девушек отпустили за неимением доказательств их диверсионной деятельности. Любка написала им свой адрес на клочке бумаги, попросила навестить мать, и они простились.

Мать... Тяжелее всего было думать о ней. Постепенно к Любке приходило осознание того, что теперь мама останется совсем одна. После известия о гибели Григория Ильича во время эвакуации она очень тяжело переживала эту потерю, и Люба осталась единственным родным человеком для неё. Теперь же не станет и Любки... Эта мысль не давала покоя. Тогда, ещё будучи в Краснодонской тюрьме, Любка передала ей письмо. Любка чувствовала себя виноватой. Не в том, что рисковала, шла на опасные задания, не задумываясь о последствиях, лезла в самый эпицентр событий... Нет, это всё было необходимо, и она прекрасно это понимала. Она винила себя в том, что не убереглась. Себя было не жалко, жалко было мать. Теперь ей казалось, что недостаточно любви она отдала матери, недостаточно времени они проводили вместе, ссорились... Теперь эти ссоры казались ерундой, неважной и глупой. Как бы сейчас хорошо было обнять маму, сесть рядом и говорить, говорить обо всём на свете... И никуда уже от неё не уходить...

Вспомнилась и лучшая подруга, Шура. С тех пор, как её забросили на задание, никаких весточек от неё не приходило. “Так и не увидимся теперь, - подумала Люба, - прости, Шура.”

Становилось всё холоднее, начинало знобить. Заснуть не получалось, на душе было невыносимо мерзко. Утешала мысль, что она погибает за Родину. Что, возможно (Любка верила в это), скоро она увидится с папой, с товарищами-молодогвардейцами. От этих мыслей становилось немного спокойнее. Умирать было не страшно. Но в голове не укладывалось – как это, и что будет дальше. И мысль про маму...

Под утро Любка провалилась в забытье. Снились беспокойные сны, что кого-то провожают, что мать плачет, но лица этого кого-то не было видно. Потом приснилось детство. Любка ещё учится в школе. У неё живут ёжик и черепаха. Ей выдали два клёна, и она сажает их под окнами своего дома. Пришли друзья, они все побежали к реке, начали прыгать в воду...

Её разбудил грохот шагов в коридоре. Медленно возвращалось осознание реальности. Зачем-то вспомнила, какое сегодня число – 9 февраля 1943 года. Нащупала ладанку, зашитую в одежду. В ладанке находилась шифровка и текст молитвы. Её немцы так и не нашли. Значит, эта тайна уйдёт вместе с ней.

Отворилась дверь. Вошёл всё тот же вчерашний полицай.

- Собирайся с вещами.

Любка медленно, с достоинством встала, подняла камешек, нацарапала: “Прощай, мама, твоя дочь Любка уходит в сырую землю” и вышла.

...На улице было морозно. Над чёрными деревьями Гремучего леса забрезжил серенький рассвет. Любка шла, гордо подняв голову. Сейчас она поняла, что если бы можно было начать жизнь сначала, она поступила бы точно так же. Она не жалела ни о чём, и была спокойна тем спокойствием, когда ощущаешь себя частью единой, огромной страны, которая включает в себя людей, живущих и ушедших, города, деревни, песни, великие победы, воспоминания, книги, словом, всё. Она сейчас была вместе с теми, с кем они делали общее великое дело, И поэтому ей не было страшно.

Немцы остановились недалеко от ямы, вырытой прямо в лесу. Народ погнали к яме. Офицер приказал стрелять. Вокруг Любки падали люди, где-то кричал ребёнок. Она одна стояла на краю. Тут она сорвала пальто, швырнула в лицо полицаю.

- Возьми на память!

Офицер что-то бешено кричал своим подчинённым, указывая на Любку. Те оправдывались. Тогда он подошёл к жандарму и что-то ему сказал. Прозвучал выстрел, окончивший земной путь верной дочери русского народа – Шевцовой Любови Григорьевны.

И кто знает, может быть, и вправду где-то там, далеко-далеко, она встретила своих друзей. Только вот отец, Григорий Ильич, как потом оказалось, не погиб во время эвакуации, и после войны вернулся в Краснодон, где они с Ефросиньей Мироновной жили ещё много лет, бережно хранили память о дочери-героине, рассказывая о ней людям. И память эта жива и сейчас. И живы мы, во многом благодаря подвигу Любы Шевцовой, и тысяч таких же, совсем молодых девчонок и мальчишек, отдавших свою жизнь за Родину.