СУТКИ В АДУ ЗАПОМНИЛИСЬ НАВСЕГДА

   К исходу дня 5 декабря 1943 года, сбив противника с Диковских высот, 66-я мотомехбригада через разъезд Юлковский устремилась к с. Мошорино - на Кировград.
   Разбитая дорога, особенно у разъезда, не только колесные машины, но и танки делала беспомощными. Шум моторов и крики, переплетенные бранью, по мере наступления тьмы нарастали, наслаиваясь, как грязь, на солдатские сапоги. Перебравшись через полотно железной дороги, и танки, и машины, как пауки, расползались в разные стороны, каждая при свете подслеповатых фар и карманных фонариков своих командиров прокладывая себе путь, выбираясь из лап бездорожья, старалась быстрей занять свое место в колонне.
   Фашисты, бросив танки, со стороны станции Знаменка ворвались к разъезду. Противотанковая батарея 3-го мотострелкового батальона, командиром которой был лейтенант Грицков, огнем своих 57-миллиметровых орудий сбила спесь фашистских молодчиков, заставила улепетывать восвояси, бросив один подбитый танк и несколько человек убитыми.
   Наши потери тоже были незначительными. В числе нескольких человек раненых оказался и я. С ногами: одной раздробленной танком, а другой вывихнутой - я был уложен в кузов автомашины нашей батареи.
   Сквозь темень и боль, мутящую голову, до меня донеслась команда Грицкова: "Отбой, машины к пушкам". Чей-то приглушенный голос докладывал ему: "Товарищ гвардии лейтенант, в кузове нашей машины лежит раненый адъютант командира батальона, что прикажете делать". Помню, подошел он к машине и, окликнув меня, пошутил: "Ну что, тезка, отвоевался. Да, на Киковку сейчас не пробраться". И мне ничего не оставалось делать, как ехать вместе с ними до ближайшего селения.
   Дорога, по которой мы ехали, показалась сомнительной, и когда мы рассматривали ее, справа услышали нарастающий вой танков; наши машины, свернув влево от дороги с ясными отпечатками следов фашистских танков, стали спускаться в лощинку. Обнаружив нас, фашисты с полсотни снарядов метнули в нашу сторону. Сквозь оглушительные разрывы снарядов слышится команда Грицкова: "К бою". В сторону противника им брошена ракета... вторая... третья.
   Пару мгновений, и наши пушки язычками пламени лизнули предрассветную тьму. Силуэты фашистских танков растут, захлебываясь, строчат их пулеметы, ахают пушки. Во тьме с оттенком страха кто-то прокричал: "Тигры!". Грицков, вливая бодрость духа в батарейцев, прокричал во весь дух, чтобы слышать могли оба расчета: "По пантерам, огонь!" Словно "пантера" - это не так уж страшный зверь, и словно там было не два орудия, а целый дивизион, команда с грохотом покатилась по лощинке.
   Ведущий фашистский танк, охваченный пламенем, замер, а вскоре и второй, словно факел, стал охватываться пламенем. Фашисты попятились назад, сосредоточив огонь по силуэтам наших автомашин... бронированными чудовищами германского рейха. Когда одна из наших машин загорелась, ее шофер, рядовой Мешков, попытался снять еще хоть один ящик со снарядами, что и было сделано с большим риском, так как ящики уже загорались.
   "Осколочным, осколочным", - слышится команда Грицкова, но редеющая цепь фашистской пехоты все же бросилась в атаку на одну из пушек, засыпав ее гранатами. Рядом что-то, вспыхнув, взорвалось, видим, ящики со снарядами. Расчет бросился в контратаку. Второе орудие, стреляя почти по своим, обратило фашистов в бегство. Кто-то, раненный, единственный оставшийся в живых из расчета, поволок ящик со снарядами ко второму орудию, прислуга которого состояла всего из двух человек, и тоже, видимо, раненных, так как заряжающий, он же командир и наводчик, стрелял из пушки, стоя на коленях, а второй снаряды подносил одной рукой. Но дуэль не прекращалась до тех пор, пока фашистские танки не отползли за пределы видимости.
   Когда фашисты атаковали пушку, я, находясь от нее метрах в полутораста, приготовил свою гранату к бою. Даже вынул кольцо из ее запала. И теперь, когда Мешков вновь подбежал ко мне, хотя чеку я и водворил на место, гранату не решался положить в карман, так как чека была всего с одним усиком, вероятность взрыва не исключалась, и я держал ее в руке.
   После 3-4 километров марша, где на закорках, а где и ползком, где на карачках, а где и волоком, из тумана, на скате впереди... мы увидели идущих цепью солдат, вскоре остановившихся для занятия обороны. Сквозь утренний туман зеленовато-синие шинели казались серыми, и наша радость была беспредельной. Но чем ближе мы к ним приближались, наша радость меркла и, наконец, угасла совсем: перед нами немцы. Возвращаться или изменять направление - значит привлечь их внимание. Выход один - двигаться прямо на них. Мертвое пространство, соломинка, за которую мы цеплялись, наш спаситель, хотя и ненадежный, манило нас, как руки матери впервые ставшего на ноги ползунка, ибо, если кто из фашистов не поленится спуститься в балочку, нам амба.
   Облокотившись на Мешкова, чтобы смерть, нависшую над нами, принять стоя, мы медленно плелись к своей пропасти, и хотя при каждом подскоке я, как подранок крылышками, взмахивал погонами довольно резко, "летели" мы по-черепашьи.
   Гортанная немецкая речь и звон солдатских лопаток с каждым шагом глубже и глубже ранили наши души.
   Скрывшись от взора фашистов в лощину, круто свернув влево, Мешков со мною на плечах рванул к балке. Остановившись на миг, чтобы поправить сползающую ношу, он услышал гул моторов, который до меня дошел, лишь когда перед нами предстал небольшой деревянный мостик через балку.
   А вскоре мы увидели на противоположной стороне балки десятка два фашистов, большая часть которых высокими тульями глядела вдоль балки. Немцы вели рекогносцировку. Тогда у меня мелькнула мысль, кто мы. "Язык" был бы им кстати. Я невольно взглянул на Мешкова, солдата в шоферской куртке цвета хаки, 20-летнего комсомольца, и подумал:
   "Неужели он посмеет бросить меня", и картина боя наших бесстрашных артиллеристов во главе с Володей Грицковым, тоже комсомольцем и тоже, как и я, 22-летним, ожила перед мной как на полотне... И я уверял себя: нет, не бросит.
   Шум моторов немецких танков, прорезанный выкриками каких то команд, доносился к нам из села, лежащего в балке.
   Где ползком, где на карачках километра два Мешков тащил меня волоком что ни на есть под самым носом у немцев. А когда уже, казалось, самое опасное место миновало, пулеметная очередь хлестнула по нам, вторая оказалась размашистей. В ожидании третьей с десяток зловеще свистящих пуль заставили нас не раз припадать к земле и с молнией мыслей вновь пережить все пережитое и даже зайти далеко вперед, вплоть до холодного небытия.
   Когда, укрывшись от взора фашистов в хуторе, оказавшемся Александровкой (или Николаевной), нас, первых советских воинов, мигом скрутили пережившие оккупацию хуторяне, назвав село, от которого мы пробирались Орловой балкой, а нас "разведчиками", радости нашей не было конца. Для нас это означало полное спасение. Но угроза контратаки противника затмила радость нашей встречи.
   Парнишка лет 17-18 по нашей просьбе привел нам пару лошадей, по цвету и возрасту, а также упитанности, представляющих полную противоположность друг другу. И когда я попросил черную, он заметил мне, что, мол, она и через овраг не перейдет, да и слишком неудобно на ней сидеть. На что я, конечно, пошутил: "По Сеньке шапка, да и держаться за кости удобней, чем ни за что не держаться для ездока, впервые в жизни оседлавшего лошадь". Провожая взглядом удаляющегося неуклюжим галопом Мешкова за оврагом в хуторе, тоже примыкающем к оврагу, если только последний одно селение не делил пополам, я заметил офицера и взмахами попросил его подойти.
   Подошедший к оврагу оказался майором из какой-то стрелковой дивизии. Доложил ему обстановку и предполагаемые намерения противника, и от него узнал примерное расположение наших частей и о том, что разъезд Диковский снова захватил немцы, я стал пробираться к вершине оврага.
   В надежде, что кто-нибудь поможет, майор обещал выслать пару санитаров, и, возможно, наша часть недалеко, вот-вот должна подойти, и я смогу более определенно указать место боя наших артиллеристов, я на своем вороном выехал на возвышенное место. Когда после очередного налета фашистских самолетов и, видимо, резкого поворота коня я оказался на земле, я всей душой был с теми, кто, израненный, умирал у изуродованных орудий, кто выполнил свой священный долг до самого конца, даже через трупы своих не пустил врага.
   Лишь к вечеру мне удалось, не выпуская поводка, спуститься в овраг и там вскарабкаться на вороного. Я вновь почувствовал себя окрыленным и тронулся туда, где мысленно был целый день, на наши позиции батареи Грицкова.
   Зловещая тишина и запах гари, боль, усиленная скорбью по товарищам, и жажда мести мутили голову и корежили все тело, но я добрался до цели. На мое подобие крика никто не отозвался. Трупы тех, кто еще несколько часов назад мечтал о будущем, ждал чего-то, на что-то надеялся, сейчас валялись попарно и в одиночку. Грузные сумерки внезапно упали на израненную землю и замкнули круг видимости до 3-5 метров.
   Не имея возможности слезть с лошади и по-братски проститься с лежащим на сошнике лафета изуродованного орудия "тезкой" Володей Грицковым и другими ребятами, я проклинал себя за то, что Мешкова послал не в ту сторону. Быть может, сердце чье-то еще не перестало биться, а я помочь не в силах, а был бы здесь хоть кто-нибудь ... я бы обязательно спешился. Выбрав примерно сторону, где должен быть разъезд, простившись мысленно с друзьями, я двинулся к железной дороге.
   Лесозащитная полоса железной дороги, как и следовало ожидать, встретила меня пулеметным огнем, но я, прижавшись к четвероногому другу, был вне страха, только бы раньше времени не уронить гранату, только бы не упасть с коня. Преодолевать лесополосу, где ровно сутки назад получил тяжелую травму, с гранатой на боевом взводе я не решался и бросил ее как мог дальше в сторону одного из пулеметов противника - да и бросать в левую сторону было удобней. Приняв бросок гранаты за просьбу, несколько немецких ракет осветили мне дорогу, т. е. полотно железной дороги, и я рванул через дорогу...
   Прошло более 20 лет, но этот бой со всеми его оттенками и ныне помнится мне. Сутки в аду мне запомнились на всю жизнь.
   Тов. Мешков, а быть может, еще кто-нибудь жив из участников этого боя. Ведь бывают же случаи из ряда вон выходящие. Отзовитесь!
   Там, под Орловой балкой, мы встретиться должны, где прах покоится друзей. Герои там не безымянны. Надеюсь, встретимся, и непременно.
    Шевцов В.И.,
   г. Луганск,
   6 февраля 1965 г.
   Д. 84. Л. 43-48 об.