Петер фон дер Остен-Сакен
"Патриотка"

   Как я уже описывал, с началом наступления на Россию я был сразу же призван и определён в батальон графа фон Грёбена. Вначале у меня было немного дел, но вскоре моё безделье прекратилось. Быстрое продвижение немецких войск приводило к тому, что большие соединения Красной Армии оказывались в "котлах". И даже тогда, когда их удавалось в основном разбить, ещё многие красноармейцы прятались в непроходимых лесах и болотах, создавали там партизанские отряды и доставляли немецкому командованию много хлопот. Так что довольно большие контингента немецких войск вынуждены были держать партизан в позиции "шах" и, прежде всего, охранять пути подвоза. Нашему подразделению также было дано задание бороться с партизанами. Бои партизан с немецкими войсками проходили с большой жестокостью с обеих сторон. С обычной войной здесь не было никакого сравнения. Часто партизаны нападали на немецких солдат и зверски их уничтожали. И реакция со стороны немцев была, естественно, так же беспощадна.
   Отношение русского населения к партизанам было неоднозначным. Известно, что в начале войны значительная часть русских приветствовала немецкие войска как освободителей от сталинского ига и ожидала улучшения своих жизненных условий. Однако и на более поздних стадиях войны было немало таких, кто предпочитал быть сторонником немцев, а в партизанах видел своих врагов. Случалось, что партизанские отряды нападали на целые деревни и разоряли их. Особенно ярко проявлялось это в оккупированных областях. Для защиты от этих нападений во многих местах создавались при поддержке немецких соединений военные деревни, жители которых вели с партизанами настоящую малую войну. При этом многие русские попадали в тяжкие конфликты со своей совестью: с одной стороны, они ненавидели коммунистов - партийных бюрократов, которые принесли им так много страданий, но ведь, с другой стороны, они ведь были русскими, русскими, защищавшими своё отечество от немецких захватчиков. Типичный пример такой двойственности чувств даёт следующее событие.
   Однажды, разыскивая партизан, я отправился в деревню, чтобы что-либо узнать об их действиях и убежищах. Местный бургомистр рассказал мне об одной молодой учительнице, которая, по его словам, имела с партизанами связь. Неоднократно замечали, как она ночью подавала карманным фонариком сигналы в близлежащий лес, и вскоре после этого в деревню приходили партизаны, грабили и мародёрствовали. Бургомистр не мог этого терпеть - немцы должны здесь навести порядок.
   По долгу службы я заявил об этом моему начальнику. В деревню было послано несколько солдат под командованием обер-лейтенанта, чтобы выяснить суть дела. Переговоры должен был вести я.
   Здесь следует упомянуть, что со стороны немецкого командования были даны строгие распоряжения относительно поведения мирного населения: кто помогает партизанам, даёт им убежище или состоит с ними в каком- либо другом контакте, должен быть тотчас же расстрелян.
   На допросе учительница отрицала всё. Она никогда не имела никакой связи с партизанами, всё это лишь злобные сплетни, которые объясняются ревностью.
   Поскольку ничего доказано не было, я решил выйти из дома, где шёл допрос, как вдруг дверь распахнулась, в комнату в большом возбуждении ворвалась пожилая женщина и, указывая на учительницу, закричала: "Это ведьма! Она связана с партизанами. К чёрту её! Это знает вся деревня. Посмотрите-ка в окно". Действительно, тому, что там происходило, едва ли можно было поверить: перед домом собралась большая куча народа, главным образом женщины, которые, жестикулируя, перекрикивали друг друга.
   Естественно, я должен был продолжить расследование. Эти люди сказали мне, что они знают точно, что начальник партизанского отряда её друг, что он часто у неё ночует, а она работает для него как шпионка.
   Я пребывал в некоторой нерешительности. Была ли здесь действительно только ревность, или за ней пряталось нечто большее? Обвинения становились всё более отягощающими, так что на основе постановлений учительницу следовало расстрелять.
   Я обсудил это с обер- лейтенантом и предложил использовать связь учительницы с партизанами (а исходить можно было именно из этого) для наших целей: я смог бы ей пообещать спасти её, если бы она дала нам некоторые сведения о партизанах. Обер-лейтенант с этим согласился, и молодую женщину привели в пустую комнату, где я должен был с ней побеседовать.
   Мы были одни, без свидетелей, так что я мог разговаривать с ней откровенно и с её стороны также ожидать откровенности. Это был разговор, который вследствие моей ответственности надолго лёг тяжёлым бременем мне на сердце. Ведь речь шла о жизни и смерти.
   Вначале она категорически всё отрицала. С партизанами у неё нет никаких контактов. Это всего лишь зависть другой молодой женщины, так как она имела предпочтение у молодых людей. Мне это казалось убедительным, так как она действительно была очень хороша собой. При её безукоризненной фигуре, её обрамлённом прекрасными тёмными волосами лице с маленьким изящным носиком и красиво оформленным ртом, можно было вполне поверить, что другие женщины завидовали ей.
   Наконец я подошёл более определённо: "Таким образом, нам дальше не продвинуться, - сказал я, - ревность, конечно, сыграла некоторую роль, но то, что Вы имели связь с партизанами, строго установлено, этого оспаривать Вы не можете. Лично мне Ваша позиция понятна. Вы любите свой народ. Вы русская, а мы, немцы, Ваши враги. Я уважаю Вас как человека и как патриотку и уже поэтому хотел бы спасти Вашу жизнь. Но Вы должны при этом и мне пойти навстречу. Вы можете же кое-что сообщить нам, самую малость, которая не повредит Вашим друзьям, партизанам, и нам также не даст большой выгоды. Я могу Вас заверить, что с Вами тогда ничего не случится".
   "Нет, - сказала она и взглянула на меня своими прекрасными тёмными глазами, принявшими твёрдое решение, - это было бы предательством, и я этого не сделаю, и Вам я не верю. Что вы, немцы, нам обещали, подписывая пакт о ненападении? Но вы убиваете и разрушаете, и за всё это вы должны поплатиться!"
   В её глазах сверкала ненависть. Увы, любые дальнейшие стремления уговорить её были бы бессмысленны.
   Я передал обер-лейтенанту содержание нашего разговора, и он не видел никакой другой возможности, учитывая также отношение жителей деревни, - кроме как подвергнуть учительницу расстрелу. Я не присутствовал при исполнении приговора. Позднее обер-лейтенант рассказал мне, что прежде чем пули оборвали её молодую жизнь, она, с поднятой вверх рукой и кистью, сжатой в кулак, фанатически воскликнула: "За Сталина!"...