Глава 6
ПЕРВЫЕ РОСТКИ

   - Маня! - поманил Парфентий пробегавшую мимо сестренку.
   Девочка забежала в сарай.
   - Манюша, выйди и посмотри хорошенько. На улице никого?
   Маня молча кивнула головой и выскользнула из сарая. Через минуту она вернулась.
   - Никого, Парфень. Я все кругом высмотрела,- приставив к губам сложенные рупором ладошки, полушепотом доложила она.
   - Добре, Манюша. А теперь подойди поближе и слушай.
   Маня стала под самое отверстие чердака, из полутьмы которого белело лицо Парфентия.
   - Ты говоришь, Митя здесь?
   - Да.
   - Сбегай к нему. Если он сейчас дома, передашь ему вот эту записку. Поняла?
   - Ага.
   - Повтори.
   Маня в точности повторила поручение.
   - Молодец. Из тебя бы хорошая партизанка вышла.
   - А то нет? Я ничего не боюсь. Ночью могу одна на остров, в лес, аж на Каменный Мост пойти.
   - Хвастаешься,- подтрунил Парфентий.
   - А вот и нет, - обиженно протянула Маня. - Дай мне такое задание, чтобы ночью и чтобы далеко, тогда увидишь.
   - Хорошо, в следующий раз. А сейчас беги, чтобы днем, и чтобы недалеко, и чтобы быстро! - шутливо сдвинув брови, сказал Парфентий.
   Маня понимающе поджала пухлые, еще совсем детские губы и проворно, как ящерица, прошуршав по со- ломе, скрылась за дверью.
   Сестра высоко ценила доверие брата, и все, что теперь ни поручал ей Парфентий, старательно и охотно выполняла. Она бегала по селу, узнавала, кто из товарищей Парфентия остался в Крымке и, строго соблюдая тайну, передавала им записки, заклеенные хлебом. Она не знала содержания этих записок и не пыталась узнать, так как считала преступлением нарушать запрет. Но по тому, в каком строгом секрете держал все это Парфентий, она догадывалась, что ей доверяют очень важное дело, и была горда этим.
   Мать с отцом заметили, что девочка в последние дни с особенной заботливостью относилась к брату, чаще чем нужно шмыгала в сарай, часто уходила куда-то и возвращалась серьезная и собранная. Отец молчал, а мать нет-нет да и спросит:
   - Где ты пропадаешь?
   Дочь уставится на мать серыми, быстрыми глазами и ответит:
   - Не бойся, мама, не пропаду.
   
   Отослав сестренку, Парфентий спрыгнул с чердака и, зажав подмышкой небольшую вязанку камыша, вышел из сарая.
   Тщательно осмотревшись кругом, он перешел улицу и соседским огородом спустился к речке.
   Далеко за лесом заходило солнце. В вышине неподвижно парили белые с позолоченными краями, курчавые облака. Так прозрачен был предвечерний воздух, а речная свежесть так пахуча, что у Парфентия слегка закружилась голова. Привыкшие к чердачному полумраку глаза щурились от яркого света. Юноша глубоко, с наслаждением вдыхал ароматный воздух, по которому так скучал в эти дни.
   Парфентий прошел вдоль берега к месту, где Кодыма растекалась на два рукава, образуя большой остров, сплошь поросший лесом и густым кустарником. Река в этом месте была мелка, вся в дремучих зарослях камыша - "джунглях", как называли школьники Крымки. Особенно после лета, бедного дождями, река настолько мелела, что камыши обнажались, становились похожими на лесные заросли, так что лодка с трудом могла сколь- зить между ними. И часто хлопцам приходилось подкатывать штаны и переправляться вброд, проминая в камышах "звериные тропы".
   Весь остров сейчас тонул в густей синей тени. Уже смолкла разноголосая птичья суета. Лишь изредка, разворошив верхушку дерева, шарахнется хищница-сова, в смертельном испуге закричит преследуемая ею пташка и снова наступит тишина.
   - Подожду, пока стемнеет,- вслух подумал Парфентий и, закидав травой принесенную им вязанку, присел на выступе крутого бережка.
   На гладкой поверхности воды тихо плескалась серебряная рыбешка, и от этих всплесков плавно расходились по поверхности тонкие спирали, переплетались между собой, образовывая причудливую паутину.
   От берега наискосок уходил к середине реки промятый в камышах след, а чуть в сторону от следа хранилась теперь лодка Парфентия, затопленная им перед приходом оккупантов.
   Глядя вглубь этой темнеющей в камыше тропинки, Папфентий подумал о лодке. И как-то внезапно само собой его воображение перенеслось в детство. Представилась не эта старенькая утлая плоскодонка с выкрошенными бортами и с надписью, стершейся от времени, а та новая голубая лодка, что называлась романтическим именем "Мцыри".
   И потянулась ровная прочная нить воспоминаний.
   
   ...Летние сумерки. Отец, мать, сестренка Маня и он на кухне за ужином после трудового дня.
   Вдруг на пороге открытой двери появился человек, неожиданно, будто из-под земли.
   - Добрый вечер! - нарочито пониженным голосом здоровается незнакомец.
   - Добрый вечер,-отзываются отец и мать, не зная кому.
   Неловкое молчание.
   - Не узнаете? - попрежнему басит незнакомец.
   - Да вроде нет,- отвечает отец.
   - Значит богатым буду, Карпо Данилович,- уже своим голосом произносит гость.
   - Ваня! У чтоб тебя! Вот загадку ты нам задал! Гляди, вот он, наш матрос Кошка!-весело кричит отец, увесистой рукой хлопая по плечу невысокого молодого моряка. Веселый же этот тато, всегда с шутками-прибаутками. А голос - медная труба, как захохочет, так, верно, в Первомайске слышно.
   - Какими ветрами?
   - Зюйд-вестом, Карпо! - козыряет матрос. - В отпуск пришвартовался к крымской пристани.
   Это сосед Гречаных Иван Криницкий-теперь моряк Черноморского флота. Он с гордостью носит морскую форму и щеголяет непонятными морскими словами.
   - Ну, как тут, в вашей бухте, все спокойно, без аварий?
   - Да, будто все в порядке, бедствий не терпим,- отшучивается отец.- Зажигай, мать, лампу.
   Впервые Парфентий видит настоящего матроса в полосатом тельнике, клеше и бескозырке с золотыми якорями на ленточках. Как зачарованный, смотрит он и не может оторваться. А молоко из ложки льется на колени.
   - Ешь,- говорит мать.
   - Не хочу, - отвечает Парфентий. Не до еды ему.
   - Парфуша! - удивленно восклицает матрос.- Ка- кой большой стал.
   Схватив мальчика, он подбрасывает его под самый потолок. Парфуше немного страшно, но признаться в этом стыдно - что подумает о нем матрос?
   - Скоро во флот пойдет, моряком будет! - смеется матрос и примеривает на льняной голосе Парфуши свою бескозырку.
   Заблестели от счастья голубые глазенки под непомерно большой бескозыркой, две ленточки ласково обвили шею, легли золотыми якорями на грудь.
   В тот памятный вечер моряк много рассказывал о своей интересной морской жизни. Парфентий не знал, правду ли говорит матрос, или по привычке многих моряков привирает, выдумывая интереснейшие истории, но только он, Парфентий, не проронил ни одного слова и во все поверил.
   Было уже поздно, а спать не хотелось. Так бы вот сидел и слушал до самого утра.
   Но вот матрос собирается уходить. Как не хочется расставаться с дядей Ваней и с его чудесными рассказами. Парфентий нехотя возвращает бескозырку, уж больно по душе пришлась она ему.
   Моряк видит грусть мальчика. Все моряки особенно уважают людей, которые разделяют с ними любовь к морю, лучше которого, по их мнению, нет ничего на свете.
   - Не горюй, Парфуша,- ласково говорит дядя Ваня на прощание,- я тебя возьму с собой на корабль. Будем вместе плавать. Пойдешь во флот?
   - Когда? - не задумываясь, выпаливает Парфентий.
   - А вот отбуду отпуск и махнем с тобой. Хорошо?
   - Да,- поспешно соглашается Парфентий.
   Все хохочут. Но Парфуша, насупившись, молчит. Ему совсем не смешно, напротив, досадно и непонятно, почему все смеются. Он срывает зло на сестренке.
   - А она чего регочет? Дам вот!
   - Ну конечно, ничего тут смешного нет,- говорит дядя Ваня, смеясь.-Поедем, Парфуша, обязательно поедем. А то, что они смеются, - ты не обращай внимания, это они от зависти. Их во флот не примут.
   Обрадованный Парфентий согласно кивает головой.
   - На кого же ты мамку оставишь, сынок? - с грустью спрашивает мать.
   Но Парфуша не чувствует подвоха и резонно отвечает:
   - Тато остается и она,- указывает он на сестру,- она все равно во флот не годится.- И чтобы не опеча- лить родных, он успокаивающе добавляет: - А мы с дядей Ваней в отпуск приедем.
   Снова все хохочут, а матрос заливается пуще всех, приговаривая:
   - Правильно, Парфуша, пусть смеются, мы их все равно не возьмем на корабль, - и шопотом на ухо добавляет: - ты приходи завтра ко мне, я тебе такое расскажу!
   При этих словах дядя Ваня загадочно подмигнул и на прощание руку подал, как большому.
   С этого вечера началась их дружба.
   Словно чудные сказки слушал Парфентий рассказы о морях с мудреными названиями, об островах, где живут люди разных цветов кожи, о деревьях, совсем непохожих на наши, о страшных штормах, которые нипочем могучим кораблям, величиною, пожалуй, с самый высокий дом в Первомайске. Моряк рассказывал об отважных советских матросах и капитанах, не ведающих страха. Но особенно запомнил Парфентий рассказы о далеких чужеземных портах, где очень тяжело живется черным, желтым и краснокожим мальчикам.
   О многом, о многом еще поведал Парфентию черноморский матрос.
   Потом дядя Ваня уехал. Но тот волшебный мир, что привозил с собой, моряк оставил Парфентию. Этот мир прочно вселился в детскую душу и зажег в ней, еще не совсем понятную, но неугасимую мечту.
   Парфентий чаще стал бывать на речке. Теперь он как-то по-особенному стал воспринимать ее, то зеркально-гладкую, то подернутую свинцовой рябью. Это была уже не просто вода, в которой купаются, стирают, а широкое, необъятное пространство, по которому, пусть в воображении, плавают большие корабли. Отдалился и остров, поросший уже не простыми вербами, кленами и акацией, а могучими тропическими деревьями-великанами. И появились в этом лесу львы и тигры, пантеры и слоны, полосатые зебры и быстроногие антилопы.
   - Тату, я хочу корабль, - заявил Парфентий отцу.
   - Игрушку такую?
   Нет, не об игрушке завел речь мальчик.
   - А какой же ты корабль хочешь?
   - Такой, на котором чтобы капитан и матросы. Большой... выше самого большого дома в Первомайске.
   - Ах, вон что! - удивился отец и, не удержавшись, захохотал. - Что же ты с таким кораблем делать бу- дешь?
   Но вопрос этот нимало не смутил Парфентия. Он заявил:
   - Плавать.
   - Где?
   - На Кодыме. Дядя Ваня будет капитаном, а я матросом. И Миша Кравец, и Митя Попик, и Ваня Беличков тоже будут матросами.
   Тут отец захохотал пуще прежнего.
   - Мать, слышишь? Сын хочет адмиралом быть.
   Отец долго смеялся, и мать смеялась, и Маня смеялась. Потом отец перестал смеяться и сказал:
   - Хорошо, сынок, вот пойдешь в школу, станешь хорошим учеником, тогда у тебя будет корабль.
   - Большой?
   - Ну, может и поменьше дома в Первомайске, но плавать на нем можно будет.
   И каждый из них сдержал свое слово. Парфентий пошел в школу и стал хорошо учиться. А когда перешел во второй класс, отец подарил ему новую голубую лодку "Мцыри", ту, что теперь, постаревшая, хранилась в камышах.
   А время шло. Проворно бежали школьные дни. Вот второй и третий класс остались позади. Парфуша любил школу, дружную школьную семью. Но больше всего он полюбил книги. Много прочел он их, многое из них узнал. И тот мир, который раскрыл перед ним черноморский матрос Иван Криницкий, стал тесен. Новый, более широкий мир засверкал перед мальчиком яркими волшебными огнями. Жалко, что школьная библиотека так бедна.
   - Тату, я хочу книжки.
   - Какие книжки?
   - Интересные.
   - Разве в школе мало книжек?
   - Про моря, про путешествия я все прочитал. А про лису и про волка я не хочу.
   - Не знаю, сынок, какие тебе книжки нужны.
   - Вот какие, - сын протянул отцу бумажную трубочку, похожую на лотерейный билет.
   - Ну, ну, что мы тут вытянем на счастье? Это был список книг, составленный для Парфентия Владимиром Степановичем.
   - О-го-го-го- оо! Да тут что-то очень много, пожалуй на целую бричку наберется, - говорит отец, озабоченно сдвинув светлые, как на негативе, брови.
   Но тато любил Парфушу, понимал, что хочет сын, и старался исполнять его желания. Сердцем простого человека он чуял, что эти желания были отнюдь не прихоть избалованного ребенка, а нечто большее. Он видел, с какой любовью и страстью сын тянется к знаниям, и шел ему навстречу. Сам-то он, Карп Гречаный, вырос в батраках, малограмотным и знает, "почем фунт лиха".
   - Хорошо, сынку, будет сделано. Вот поеду в Одессу, привезу тебе книжки, какие надо.
   Зимними ночами, когда все домашние засыпали, Парфентий тихонько вставал с постели, зажигал свет и читал украдкой, заслонив лампу от матери.
   Но чуток материнский сон. Неосторожное движение на стуле или громкое шуршание переворачиваемой страницы, и мать открывает глаза.
   - Парфуша, ложись, поздно уже.
   - Сейчас, мама, - молвит Парфентий.
   - Ложись, - настаивает мать.
   - Ложусь, ложусь. Парфентий привстает для видимости.
   Попрежнему шелестят одна за другой страницы. То хмурятся, то поднимаются в удивлении брови, падает на глаза, мешая читать, упрямая золотистая чёлка.
   Мать снова поднимает отяжелевшую голову.
   - Одну минуту, мамонька, - пытается упросить Парфентий, но, видя, что мать решительно поднимается, шепчет:
   - Ложусь, ложусь. Вот только до точки...
   - Где она, твоя точка? - сердито перебивает мать и задувает лампу.
   Мысль о неведомых океанах манила все сильнее и сильнее. Зрела мечта стать моряком, капитаном дальнего плавания.
   Еще больше полюбил Парфентий родную Кодыму. Летом, вечерами, после полевой работы он, наскоро поужинав, бежал к речке. Там, у берега, примкпутый цепью, его ждал голубой челн "Мцыри".
   Два-три сильных взмаха веслом, и лодка, отвалив от берега, неслась по "фарватеру", оставляя за кормой крутящиеся лунки от весел да быструю рябь.
   
   Раскинулось море широко,
   А волны бушуют вдали...
   
   Крупными толчками несется гордый "Мцыри", журчит вода у бортов, разливается песня. Она самая любимая, в ней оживают просторы родных и чужих морей, в ней печальная судьба далекого кочегара, в ней волнующая душу тайна. И ничего, что Кодыма так тесна, а корабль всего лишь маленькая плоскодонная лодка, об этом на минуту можно забыть.
   
   Товарищ, не в силах я вахту стоять,
   Сказал кочегар кочегару...
   
   Мелькают камыши, за ними, чуть медленнее, бегут прибрежные кусты лозняка, позади еще медленнее плывет зубчатая стена леса. Все это бежит, вращается, будто на огромном диске. И вдруг, за поворотом, берега как-то сразу суживаются и сдавливают песню. И ей, рожденной морем, становится тесно в речной колыбели, она перехлестывает через камыши. Тогда эхо лесное подхватывает песню и, размножая ее, несет дальше от берегов. И в ответ поют и долина Кодымы, и лес за рекой, и колосистый степной океан.
   
   Тихий свист оборвал вереницу воспоминаний. Парфентий настороженно вслушался. Сначала послышались два продолжительных свистка и третий короткий, точь-в-точь как проверка времени по радио. Это были позывные, которыми с детства перекликались друзья-школьники.
   Парфентий привстал на колени и так же тихо отозвался. Вслед за этим в густой вечерней синеве перед ним выросла высокая, с крутыми, будто приподнятыми от холода плечами, фигура.
   - Митя! - вскочил Парфентий и бросился к товарищу.
   - Я, - отозвался тот глуховатым, ломающимся баском.
   Молча, крепко обнялись товарищи. Тишина. Только два сердца стучат рядом. И обоим юношам хотелось продлить эту минуту душевного единения.
   Парфентий пристально всмотрелся в лицо товарища.
   - Похудел ты за эти дни или мне в темноте так показалось?
   - Жутко, Парфень. Что творилось в дороге, да и после этого... я ведь два дня в погребе сидел, как мышь. - Дмитрий помолчал и затем тихо промолвил: - Тьма, Парфень, и не видно в ней просвета. Что делать теперь?
   - Что делать?-переспросил Гречаный.-А вот давай подумаем. Головы у нас не только для шапок. Что же мы стоим, присядем,
   - Да я уже насиделся и належался в этом погребе до тошноты. И сейчас кажется, что сыростью да прелой картошкой отдает.
   - Я хоть и наверху обретался, но режим у нас с тобой был одинаковый - сиди да лежи. Все- таки давай приляжем, чтобы не маячить.
   Они легли в густую траву у самого берега. Некоторое время лежали молча, с наслаждением вдыхая сладковатый, с легкой примесью прели запах травы. Кругом было тихо. Только где-то очень далеко, в стороне шоссе гудели моторы тяжелых автомашин. Их гул постепенно стихал и, наконец, растаял совсем. По темному высокому небу, рассыпая золотые искры, чиркнула падучая звезда, в тишине показалось, что она издала шипящий звук. Дмитрий нарушил молчание.
   - В своем доме от чужих людей прячемся. Прямо не верится, что все это не в страшном сне, а наяву.
   - Да, не привыкли мы прятаться. Нас учили жить открыто. Некого нам было опасаться.
   - А что будет теперь, Парфуша? Ну возьми, к примеру, нас с тобой. Вот ты хотел окончить нашу крымскую школу, потом поступить в одесское мореходное, стать капитаном дальнего плавания. Помнишь?
   - Помню, как же.
   Помолчали.
   - Я мечтал стать инженером-конструктором. Самолеты строить собирался. И до чего это дело тянуло меня. Ты знаешь, Парфень, я ведь часто по ночам не спал. Иногда лежу, закрыв глаза, и вижу, как машина взвивается в воздух. День солнечный, теплый, небо чистое-чистое, и в нем серебристая птица моя. Выше и выше уходит она, а я все больше задираю голову. А сердце стучит, того гляди выскочит. Да не только мы с тобой, а и другие хлопцы тоже. У каждого была своя мечта.
   Митя смолк на короткий миг и уже совсем другим, дрогнувшим голосом заговорил:
   - А теперь вот видишь... Все оборвалось...
   - Знаешь, Митя, мечта мечтой, а дело делом. Я вот тоже, когда увидел врагов, не знал, что делать и к чему руки приложить. Но когда поговорил с одним человеком, все стало ясно, что делать мне и всем нам.
   Дмитрий вопросительно посмотрел на товарища.
   - Будем воевать. Не сдаваться же нам.
   Парфентий рассказал другу о поручении создать подпольную организацию в Крымке, о борьбе с захватчиками. Умолчал только о своем разговоре с учителем и о будущей связи с ним. Об этом Парфентий твердо решил не говорить пока никому.
   - Вот оно что! А я, чудак, в панику чуть не ударился. Теперь мне все ясно и понятно, Парфень,- взволнованно произнес Дмитрий и, помолчав, добавил: - значит, с нас двоих начинается?
   - Миша Кравец третий. Это пока, а там пойдет дальше. Я знаю, настроение у хлопцев такое же, как и у нас с тобой. Я хорошо знаю наших хлопцев. Крымские школьники не подведут.
   Лица друзей были невидны в темноте сгустившейся летней ночи. Но радость встречи горячей волной хлынула по жилам. И четыре руки сплелись в крепком клятвенном пожатии.
   Все плотнее становилась ночная темень. Деревья за рекой, потеряв свою форму, выглядели черной причудливой громадой. Над водой, едва проступая из темноты, тянулся белый туман. Низко над землей, обдавая лежащих легким ветерком, бесшумно проносились летучие мыши.
   Юноши долго говорили о том, что предстоит им делать, перебирали в памяти школьных товарищей, на которых можно было рассчитывать, ну и - как всегда бывает с юношами - друзья уносились в фантастический мир борьбы, навеянный прочитанными книгами. Мечтали о подвигах во славу Родины, видели себя прославленными героями и снова возвращались к действительности. Тогда Парфентий говорил:
   - Не будем ждать, раскачиваться, а начнем работу завтра же, сейчас же. С организацией дело пойдет своим чередом, а пока будем собирать листовки, их сбрасывают на поля наши самолеты, и распространять по селам.
   Дмитрий молча соглашался с Парфентием.
   - Будем добывать оружие, где только можно. Мы же не собираемся только разговаривать да агитировать, а будем бороться, как партизаны. - При этих словах Парфентий взял руку Мити и всунул ее в торец камышевой вязанки.
   - Вот, щупай-ка.
   - Что это?
   - Щупай хорошенько.
   - Ого, приклад!.. Винтовка?
   - Два карабина, - поправил Парфентий.
   Митя глубже запустил руку в камыш.
   - В самом деле!
   - Это для начала.
   - Где это ты?
   - "Гости" у нас останавливались на ночлег. Двух кур съели. А ночью я... Вроде, как в обмен на кур.
   - И утром не хватились?
   - Это было в машине под брезентом.
   - Здорово! - восхищенно прошептал Митя.
   - Но этого мало, Митя. Оружие для нас - всё.
   - А куда девать это?
   - Давай решим вместе. Я думаю на остров махнуть и спрятать там. Глухо, никто теперь туда не заглядывает, самое подходящее место.
   - А если заглянут, то едва ли наткнутся, там такая гущавина.
   - Вот именно,- согласился Парфентий,- айда вместе?
   - Вброд? Завязнем.
   - Зачем вброд? Мы навигацию откроем, по всем правилам. У меня тут корабль на причале стоит, - Парфентий указал на темнеющую тропинку в камыше.
   - Твой "Мцыри"? - обрадовался Дмитрий.
   - Он.
   - Цел?
   - А ты как думал? Я затопил его.
   Товарищи разделись, попрятали одежду в траве и зашли в камыш.
   Лодку покрывал небольшой слой воды, так что её без труда можно было поднять. Друзья пригоршнями вычерпали воду, и "Мцыри", тихо шурша, заскользил среди густых камышей. Грести было нельзя, поэтому пришлось хвататься за камышевые тростинки и подтягиваться. Часто останавливались, прислушивались из предосторожности. Наконец лодка уткнулась в мягкий илистый берег.
   - Вот и приехали, робинзоны, - весело шепнул Митя. Сейчас он готов был шутить и смеяться.
   - Теперь, Пятница, давай отыщем подходящее место,- так же шуткой ответил Парфентий.
   Они отправились вглубь острова.
   Здесь было много укромных мест, глухих уголков. Между крупными кленами, грабами буйно росли молодые вербы, орешник, образуя густые заросли. Изредка попадались многолетние вербы с коряжистыми корнями, обнаженными весенними паводками. И всюду, по всему острову, с весны и до поздней осени зеленели тучные травы.
   Друзья остановились возле старой вербы, её корни, напоминающие оленьи рога, торчали из-под земли.
   - Вот это самое глухое место на острове, - сказал Парфентий.
   - И самое высокое, а значит, и самое сухое. Это местечко даже весной не каждый год заливает.
   - Вот тут мы и заложим наш временный арсенал,- заключил Парфентий, - давай за работу.
   Где перочинным ножом, где просто ногтями они вырыли ямку под самым корнем, дно её выстелили сухими ветками и положили драгоценную ношу.
   - Не поржавеют? - побеспокоился Митя.
   - Не должны, они густо смазаны, - успокоил Парфентий,- конечно, время от времени будем проверять.
   Товарищи забросали оружие ветками и листвой, засыпали землей и сверху покрыли дерном. И когда работа была окончена, оба радостно вздохнули.
   - Как-то на душе стало легче, Парфень,- вздохнул Дмитрий.
   - И совесть спокойнее.
   Товарищи переправились обратно, затопили на прежнем месте лодку и, обнявшись, тихо пошли по берегу. Шли медленно, мечтая вслух. По ногам брызгала роса, от реки пахло туманом. Высокое темное небо то и дело чертили падучие звезды, на короткий миг оставляя за собою огненные хвосты. То была пора августовских звездных дождей.