Глава 12
МЫ - КОМСОМОЛЬЦЫ

   Сегодня у Парфентия собираются близкие товарищи.
   Сгущаются сумерки. В сарае темнеет. В дальнем углу, невидимая, хрустит сеном корова. В ближнем от дверей углу белеют две жердочки - насест, память о курах, съеденных непрошенными гостями.
   Дверь сарая прикрыта неплотно, можно просунуть ладонь ребром. Парфентий внутри у двери. Он встречает приходящих.
   Из-за угла осторожно вышел Дмитрий Попик. Он зорко огляделся и тихо бросил в щелку:
   - Парфень!
   Дверь слегка приоткрылась.
   - Заходи.
   Большой, слегка сутуловатый Дмитрий шагнул в темноту хлева.
   - Привет.
   - Как вырвался? - спросил Гречаный.
   - Не спрашивай! - Митя глубоко и шумно вздохнул. - Со скандалом ушел.
   - Беда тебе с твоим батьком, - сочувственно сказал Парфентий.
   - А ну его! Видно, придется без отцовского благословения топтать партизанские тропки. - Митя взял друга за плечи и притянул к себе. - Ты понимаешь, Парфень, батько видит, что мы, хлопцы, хороводимся, и боится. Следит за мной, глаз не спускает. А последнее время он мне совсем запретил ходить по вечерам.
   - Но же не знает, куда ты уходишь?
   - Он видит, что мы неспроста собираемся, шушукаемся да таимся от них. Разве они не понимают? Все понимают, и мой, и твой. Я не раз видел, как твой батько подмигивал нам, когда мы от него хотели замять секретный разговор. Только твой отец по-другому смотрит на все это. Но, Парфень, могу ли я остаться в стороне? Это значит изменить нашему делу. Да и время сейчас такое, что в стороне оставаться нельзя: либо за, либо против. Так ведь?
   Парфентий признательно пожал руку товарища. Он понимал, что нелегко было Мите, вопреки желанию отца, продолжать опасное дело.
   - А не напортит нам твой батько?
   - Не думаю. А что дальше будет - неизвестно. Он как-то на днях пригрозил мне, что пожалуется начальнику жандармерии.
   - Неужели отец родной может...
   - Борьба, Парфень. Тут не считаются, сын ли, сват или брат. Как было в гражданскую войну? Отец у белых, сын у красных, родные, а враги.
   - Это верно, - подтвердил задумчиво Парфентий. Он любил умного, рассудительного Митю за его товарищескую честность, несколько дерзкую прямоту во всем. С детства Митя не терпел лжи и трусости Добрый и мягкий по характеру, он обладал большой силой воли и упорством. Эти качества Парфентий высоко ценил в товарище.
   Историю взаимоотношений Дмитрия с отцом Парфентий знал хорошо.
   Отец Мити, Никифор Попик, был когда-то богатеем на селе. В годы, когда по советской стране широко развернулась коллективизация, семью Никифора Попика, вместе с другими такими же семьями, раскулачили. Мите было тогда шесть лет. Он не понимал еще, почему у них забрали четырех лошадей, трех коров, свиней, инвентарь, имущество. В семье было горе. Митя плакал вместе с матерью и всем своим маленьким сердцем разделял злобу отца.
   Потом Митя пошел в школу. Первое время он дичился товарищей, питая к ним враждебные чувства, внушенные отцом. На уроках садился подальше, на переменах не принимал участия в играх.
   Время шло. Школьная среда влияла на Митю. Постепенно он становился общительней, чувство отчужденности исчезало. А вскоре кипучая школьная жизнь захлестнула его шумной волной.
   За школьной партой Дмитрий Попик постиг, зачем взамен старого в жизнь крестьянства вошел новый колхозный строй. В степь, на смену тяжкому ручному труду, пришли машины. Их веселый гул и спорая работа волновали Митю. Словно зачарованный, забыв обо всем на свете, он бежал рядом и смотрел, как шесть лемехов тракторного плуга вздымали могучие пласты земли, с шумом переворачивали их, укладывая ровными грядами.
   - Тату, вот красота! Сразу сколько захватывает! Это, наверное, двадцать волов нужно, а то и все пятьдесят. А борозда какая глубокая, тату! Аж по самое колено,- задыхаясь от восторга, рассказывал Митя отцу как-то за обедом.
   Отец перестал есть, уставился на сына холодными глазами и коротко сказал:
   - Ешь, не разговаривай.
   Однажды Митя пришел из школы домой счастливый, сияющий, с красным галстуком на шее.
   - Мама, тату, я стал пионером, - заявил Митя, с гордостью погладив на груди галстук.
   Отец косо посмотрел на сына и что-то проворчал. Митя взглянул на мать, ища её защиты. Мать растерянно мялась, не зная, что сказать. Сына любила, мужа боялась. Одна сестренка Танюша пришла в восторг и кричала:
   - Ой, Митька пионер! Красиво как! Скоро и я...
   Для Мити все радости были- в школе. А дома он замыкался, уходил в свои уроки. Он видел, что отец ко всему, что радовало сына, относился или холодно, или открыто враждебно.
   И так постепенно Дмитрий отходил от отца все дальше и дальше. Школа становилась для него родной семьей, а дом - местом, где обедают и спят.
   Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы.
   Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма.
   Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья.
   Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше.
   Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было "святая святых".
   Когда в Крымке появились "новые хозяева", Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой.
   Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами.
   - Тебе с этими бандитами нечего якшаться, - говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. - У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться.
   Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно "сынок".
   Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к то- варищам.
   - Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, - сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак.
   Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил:
   - Полезай на горище.
   Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица соб- равшихся.
   - Да у тебя тут ковры настелены, - заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе.
   - Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него.
    Все дружно засмеялись.
   - Т-ш-ш-шшш... тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, - заметил Парфентий.
   И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия "Песни о Родине". - Что такое? - прошептал кто-то. - Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется.
   Но нет, мелодия лилась, расходилась, наполняя тихую чердачную полутьму.
   - Она самая - широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек.
   - Тише, Юра, дай дослушать, - шепнул Митя.
   - Москва, - мечтательно и нежно прозвучал в тишине голос Полины.
   - У тебя радио, Парфень?
   - И молчал до сих пор!
   Но Парфентий сам был удивлен больше других. Наконец мелодия оборвалась. Послышалось сухое хрипение микрофона и... тишина.
   - Это где-то внизу, - заметил Миша.
   - Я спущусь, узнаю, - сказал Парфентий. Минуту спустя Парфентий взобрался наверх, таща за собой Андрея Бурятинского.
   - Вот он сам приемник явился.
   И все сразу вспомнили, что Андрей еще в школе был замечательным звукоподражателем. Он, бывало, на школьных вечерах имитировал множество звуков, изображал то жужжание пчел, то шум поезда.
   - Крепко ты нас обманул. Ну, настоящая Москва! Коминтерн.
   - Прямо за сердце взяло, до чего похоже. Будто это в школе и войны никакой нет.
   - А ну, Андрей, повтори еще разок, послушать хочется. Больно соскучился я по этой музыке, - попросил Парфентий, - только тихонько.
   Андрей приложил ко рту губную гармошку и нежные звуки вновь полились.
   Сидящие закрыли глаза, чтобы сильнее было впечатление. Хотелось до конца внушить себе, что это правда.
   Некоторое время все сидели молча. Песня о Родине всколыхнула сердца. На короткий миг услышали родное, волнующее, по которому тосковало сердце. И не хотелось мириться с мыслью, что это пока еще только Андрюшина выдумка.
   - Вот оно что, - тихо произнес Дмитрий, закрыв широкой ладонью глаза.
   - Расстроил ты нас, Андрей, погляди, все задумались как, - промолвила Поля, смахнув набежавшую с лезу.
   Митя отнял от лица руку. В горящих глазах его трепетало пламя свечи.
   - Даю слово комсомольца в ближайшее время собрать радиоприемник.
   - А можно это сделать?
   - Трудно, но можно. Нужно, - поправился Дмитрий.
   - Сделаем, Парфень, - сказал Миша Клименюк, - я помогу Мите. У меня тоже кое-что из деталей имеется.
   - Это облегчило бы нашу работу, - сказал Парфентий, - мы бы все знали, что делается там, по ту сторону фронта. По сводкам мы составляли бы листовки.
   Голос Парфентия звучал убедительно и страстно. Тонкое лицо его, на котором бликами дрожали отсветы пламени, было вдохновенно. На товарищей глядели умные, озаренные внутренним светом голубые глаза.
   - У кого какие будут думки?
   - У меня есть, - заявил Миша Клименюк.
   - Говори.
   - Я хочу рассказать сон, который видел позавчера.
   - Сны, если они толковые, тоже хороши.
   - Мой сон как раз такой. Я вообще не верю снам и не запоминаю их. Но этот запомнил. Снится мне, будто я на работе на железной дороге. Обеденный перерыв. Я лежу на насыпи навзничь и смотрю, как бегут облака. Устал и хочется спать. Вдруг чувствую, как кто-то обхватывает горячими руками мою голову и поднимает. Я открываю глаза - брат Ваня. Лицо темное, суровое, глаза воспаленные, красные. Ваня повернул мое лицо к себе и посмотрел мне в глаза. Потом огляделся кругом на хлопцев, девчат. "Работаете?"-говорит и смотрит мне в глаза. Я не выдерживаю его взгляда и отворачиваю голову. Тогда он улыбнулся и погладил меня по голове легонько, как маленького. "Ничего, братишка, потерпи, недолго осталось Только ты не спи, сейчас не время спать, и товарищам своим скажи, чтобы не спали". Сказал он это и пошел по линии. Идет и оглянется, идет и оглянется, будто глядит, не заснул ли я. И так, пока не видно стало.
   - Долго на чердаке стояла тишина. Рассказ Михаила взволновал. Сон поняли, как явный укор всем.
   - Хороший сон, - промолвила Поля.
   - Правильный сон, - пояснил Андрей.
   - Верно, все, кто там воюет, думают о нас так же, как Ваня, - продолжала Поля.
   - Трудно им, они надеются, что мы отсюда поможем победить врага.
   - И будем помогать, - сказал решительно Парфентий, - как- нам подскажут старшие. У нас будет радио, мы сумеем бороться. Теперь насчет оружия. Его надо доставать больше. Я думаю, к этому делу надо привлечь Володю Белоуса и Ваню Беличкова. Они ребята толковые и надежные. Это Миша Кравец и Юра Осадченко возьмут на себя.
   - Есть, - вместе ответили друзья.
   - Нам нужны теперь девушки. Поля, твоя задача вовлечь в работу своих подруг-комсомолок.
   - Сделаю, Парфень.
   - Будем расширять нашу организацию, принимать в неё новых комсомольцев, сначала, конечно, нашего села, а со временем и молодежь других сел. У нас будет огромная организация, и мы не дадим им, гадам, спокою.
   Непокорная золотистая прядь волос Парфентия упала на лоб. Он резким движением смахнул ее в сторону, привстал на колени и горячо, решительно произнес:
   - Значит, борьба?
   - Борьба! - ответили дружно комсомольцы.
   - До победы!
   - Хоть до смерти.
   - Умирать не собираемся, а если придется, то так, чтобы сказали про нас: "они храбро боролись за Родину и погибли, как герои". А герои всегда бессмертны.
   По одному расходились хлопцы в разные концы огромного села. Шли без боязни, твердо ступая, с сознанием, что идут по своей собственной земле.
   Парфентий, проводив Полю, возвращался домой. Из-за леса показался большой круг луны, мягко ложились поперек дороги- длинные тени деревьев и между ними вытянутая тень Парфентия. Стало заметно виднее.
   За поворотом улицы Парфентий увидел приближающуюся фигуру румынского патрульного. Неверной, вихляющейся походкой пьяного Парфентий пошел прямо навстречу солдату.
   - Стой!-окликнул патрульный, клацнув затвором винтовки.
   Парфентий остановился.
   - Кто идет?
   - Сва-а-а-и... не видишь, что ли?
   - Куда иди?
   - Домой иди,- передразнил Парфентий.
   - Поздна. Ночь. Спи надо.
   - Без тебя знаю, что надо.
   - Эй, дурак, пьяна свиня.
   - Вот, вот, угадал, она самая. Пьян, пьян вдрызг, понимаешь?
   - Понимай, понимай.
   - На именинах был, гулял, самогон пил,- лепетал Парфентий, затем, смешно вскинул вверх руки, перебирая "непослушными" пьяными ногами, без складу и ладу забубнил:
   
   Гоп, мои гречаники, гоп, мои мили,
   Що ж вы, мои гречаники Не скоро поспилы.
   
   Жандарм вдоволь насмеялся над "пьяным" и, слегка ткнув Парфентия прикладом в живот, с деланной строгостью приказал:
   - Иди на твой хата. Спай. А то застрелу.