Было это в марте 1942 года. Наша точка противовоздушной обороны Москвы находилась на Боровском шоссе, там, где стоит сейчас величе-ственное здание Московского университета. Сейчас этого места не узнать, далеко протянулись кварталы новостроек юго-запада города.

Солнце уже сильно пригревало, и снег покрылся ледяной коркой, которая при прикосновении превращалась в крупу, а под ней рыхлый, глубокий снег. Глазам было больно смотреть от слепящего отражения блестящей, как зеркало, ледяной корки.

Мы вели наблюдение за воздухом. И вдруг с юго-запада послышался шум мотора истребителя. Нетрудно было определить, что это наш самолет, но почему он идет не тем курсом? Наконец показался и самолет.

Но странно, самолет как будто идет на снижение, а за ним след дыма.

Мало ли что, газует на малых [скоростях], подумали мы. Но вот он резко пошел на посадку по склону возвышенности и, севши на пузо, ударился об обочину, сделав «козла», перемахнул шоссе, остановившись метрах в восьмистах от нашей позиции. Из-под капота вырывался дым.

Оставив на позиции нужное количество людей, мы бросились к дымящему самолету. Бежать хоть и немного, но тяжело, так как проваливались в снег выше колена.

Подбежав к самолету, мы увидели как будто спящего, с откинутой головой пилота. Он был без сознания.

Не умудренные авиационными знаниями, мы все же кое-как открыли фонарь кабины и, отстегнув ремни, с большим трудом вытащили пилота из кабины и тут же возле самолета начали оказывать ему помощь.

Из-под капота истребителя вырывался черный дым. Надо гасить, а что? Как? Капот задраен, словно люк подводной лодки, только по периметру видны шлицы головок потайных винтов.

Мы растерялись. Надо гасить, ведь, наверно, в баках остались бензин, да и боеприпасы — грозит взрыв, а у нас ни знаний, ни умения.

Стоп! Да ведь у меня же в кармане перочинный ножик, так называемый «армейский», а у него среди лезвий — отвертка.

Достаю ножик и пытаюсь повернуть винт в капоте — поворачивается, но как-то странно наполовину. Затем второй наполовину, третий, пятый и то же.

Нетрудно было сообразить, что, если эту операцию проделать со всеми винтами, капот откроется.

Как только открыли капот, вспыхнуло пламя. А чем гасить в чистом поле? Снег, кругом только снег.

И вот, царапая в кровь руки о ледяную корку, мы принялись гасить самолет снегом. Важно было сбить пламя, остудить нагревшиеся части, чтобы бензину не было от чего воспламениться. И вот все позади. А пилот? Пока не пришел в себя, но жив. Приводим в чувство. Глубоко вздохнув, открыл глаза, и первое, что спросил: «Самолет цел?» — «Цел, — отвечаем, — больших повреждений вроде нет». — «Спасибо, ребята».

Что же произошло, спрашиваем у летчика.

«Мы шли на задание. В воздухе я почувствовал, что машина начала барахлить. Передав командование, я решил возвратиться на базу. Наи-кратчайший путь над Москвой. Рассчитал, что с большой высоты дотяну. И вдруг из-под капота в кабину начал проникать едкий, удушливый дым, а я уже почти над Москвой. Вооружен полностью, бензобаки полны, а под плоскостями РСы. Разоружаться нельзя, и, поняв, что мне не дотянуть до базы, решил пойти на посадку. Но куда? Впереди Ленинские горы, а там — дальше город. Перекрыв бензопровод, я резко пошел на посадку, ну а остальное вам, ребята, известно».

«Так почему же вы не воспользовались парашютом?» — «Надо было спасти машину».

Вот так, рискуя жизнью, в полностью вооруженном самолете, с полными бензобаками, он спасал самолет, понимая, что этим он спасает от бомбовых ударов вражеских бомбардировщиков тех, кто на земле ведет ожесточенные бои с гитлеровцами, так как самолет-истребитель в воздухе — могучая сила борьбы с воздушными, да и с наземными пиратами.

Оставив у самолета охрану, мы пошли на позицию, откуда летчик связался со штабом и доложил обстановку.

В землянке было жарко натоплено, и летчик расстегнул комбинезон, и вот тут-то мы и увидели, что летчик — по званию капитан, а на его груди три ордена Красного Знамени, и нам многое стало понятно.

Это был капитан Арсеньев, летчик-истребитель одного из московских авиаполков.