...1945 год, огонь войны пылал на территории Германии. Нашему под-разделению было приказано совершить марш и перерезать шоссейную дорогу. Мы не знали, что этот марш совершали в тылу врага. Проезжая по лесу, мы выехали на поляну. Вдруг перед собой увидели лагерь, обнесенный колючей проволокой. На вышке стояли немецкие часовые с пулеметами. Мне командир танка лейтенант Чередниченко говорит: «Ну-ка, Иван, дай огонька по ним». Всего понадобилось две очереди из крупнокалиберного пулемета, чтобы убрать часовых с двух вышек, а остальные побежали в лес. Механик-водитель включил высшую передачу, и мы понеслись к лагерю. Ворота были закрыты. Гусеницами мы быстро взломали изгородь и очутились у бараков. Из них стали выбегать наши русские женщины. Исхудалые, оборванные, они бросились к нам, целуют, обнимают, плачут. Мы узнали, что лагерь разделен на две части. Во второй половине были мужчины. Они стали лезть через колючую проволоку, обдираясь до крови. Когда мы заметили, сказали механику, чтобы он взломал вторую изгородь, но его не выпускали женщины. С трудом освободившись от них, он завел двигатель и смял ограждение. Глядя на этих людей, нельзя было не плакать. А вскоре случилось противоположное.

Наступая в Померании, наши войска завязали бой за небольшой го-родок. Я не помню его название. Бой длился недолго. Быстро очистили город от фашистов, лишь только на окраине была слышна артиллерийская стрельба. Нашему танку было приказано оседлать перекрестье дорог в центре города. Встали мы у большого трехэтажного серого здания, которое занимало квартал в одну и квартал в другую сторону. Вскоре налетели бомбардировщики и стали нас бомбить. Одна бомба попала в это здание, и оно загорелось. Когда все утихло, я вышел из танка, чтобы достать воды. Вдруг слышу, доносится стон из дома. Я открыл дверь и вижу: лежит на полу женщина вся в крови, и ее обнимает мальчик лет двух-трех. Обнимает и кричит: «Мутер, мутер». Она была в сознании, и когда увидела меня, видимо, испугалась и вся задрожала. Я быстро вернулся к танку, достал из аптечки бинты и перевязал ей раненую ногу. Когда я перевязывал, она испуганно смотрела на меня. А пожар приближался к подъезду [дома], где лежала женщина. Я хотел ее вынести, но моих сил оказалось мало. Тогда я вернулся к танку и попросил механика-водителя Треосова Петра: «Петя, помоги мне раненую женщину-немку отнести». Он мне ответил: «Нашел кому помогать, очень у тебя сердце мягкое. Забыл, как они над нашими издевались». Я ему ответил: «Ведь она сгорит, а с ней маленький мальчик». Это, видно, на него подействовало. Мы взяли ее и бережно отнесли на противоположную [сторону] улицы и положили у дома. У меня в кармане были сахар и галеты, и я отдал это мальчику. Он с жадностью начал сосать сахар. Оставить ее одну я все же не мог. Думаю, где-то должны бв|ть все же жители. По опыту уже знал, что они прячутся в подвалах. Зашел в один подвал, нет никого. В другом все же нашел. Как мог, на ломаном\языке я рассказал им о случившемся. Они боялись выйти из подвала. Указав на двух женщин и старика, я жестом приказал им следовать за мной. Привел их в комнату и показал на раненую. Она им что-то сказала, и они удивленно посмотрели в мою сторону. Я вернулся в танк, так и не набрав воды. Вскоре нам пришлось сменить позиции, так как этот горевший дом угрожал нашему танку. Может быть, этот мальчик, а ныне уже взрослый юноша знает, чт он остался жив благодаря гуманизму советского солдата.

Может быть, прочитав эти строки, откликнется его мать или он. Я был бы этому рад.