Пока Захаровна управлялась на базу с коровой, телок натворил беды. Опрокинул корытце с водой, свалил трубу в гарнушке, изжевал угол наволочки на бельевой веревке. Хотела загнать в катух, но он, задрав хвост, чертом вскочил в пролом плетня до соседей на огород. Гонялась напрасно за ним дотемна. Плюнула, пригрозила сломанным стеблем подсолнуха:
— Ну, не являйся домой. Так и запиши себе, дьявол безмозглый.
И в дом вошла, бурчала все, по порядку перечисляя содеянное телком:
— Корыто вывернул, нечистый, трубу свалил. А наволочку? Спасу нема. Вот грех. До кума Макара сиганул через плетень. Бегай теперь за ним, вылупя глаза.
— А Мишка?
— А иде он? Слыхала, давеча играл на яру.
По голосу определила: дочка сидит у окна. Нашла за что привязаться и к ней:
— Лампу бы зажгла давно, сидишь в потемках.
На ощупь по давнишней привычке сняла с висячей лампы стекло, чиркнула спичкой. Выкручивая фитиль, повелела:
— Окна задерни. Да хорошенько. Ненароком загремят полицаи в ставни. Будь они трижды прокляты.
Проследила краем глаза, как дочь завешивала окно, завздыхала:
— Чего сроду не было... Свет бойся в собственном доме зажигать. Беда, господи...
Кутаясь зябко в пуховый серый платок, Любовь Ивановна пересела на диван, от окна подальше. Покорная, убитая горем и одинокая. Дрогнуло что-то в сморщенном -сухоньком личике Захаровны, когда глянула на дочь. Смела рукой со скатерти. Подавила вздох.
— Ты, доченька, не дюже убивайся. Радоваться должны, что живого видим. Так-то. А не дай бог...
— Мама, хоть вы не мучайте. Опять за свое... Уловив дочернин взгляд, прикусила язык Захаровна.
Но развела руками, как бы говоря: мнение, мол, какое ни на есть, но свое, до соседей занимать не ходила.
Кто-то робко постучал. Захаровна едва разобрала.
Выпустила ухо из-под белой полушальки. Стук повторился, громче.
- Войдить, войдить.
Вошла Вера. Увидала Захаровну, оробела. Упавшим голосом поздоровалась:
— Здравствуйте, бабушка.
— Здравствуешь, здравствуешь. Чой-то ты, девонька, забывать нас стала, — с лету, не пригласив еще и сесть, стала выговаривать. — Бывало, и Галинка являлась. А то — нема. Дед-то ноги таскает ищо, а? Слыхала, вовсе уж собрался за Нахаловку, на бугор... А дров сколько надо, ого! На гроб-то.
Знала Вера, что будет, попадись с глазу на глаз старой ведьме. И когда она очутилась в доме? Бегала только что по огороду. На весь проулок одна Галка и умела сговориться с ней. Да и относятся они одна к другой с почтением. На что Денисиха, язык из крапивы, и та удивлялась: чем это далась долговязая старой Быстрихе?
Выручила Любовь Ивановна:
— Ты, Верочка, к Михаилу? Вера помялась:
— К вам я...
Захаровна пальнула глазами в ту и другую: что за секреты? Как на грех, загремело во дворе опрокинутое ведро.
— Явился, нечистый! Телок-то.
Подхватила длинный подол сатиновой юбки и решительно сунулась в чулан.
Вера топталась у порога.
— Сюда, сюда.
Любовь Ивановна пододвинулась к валику, уступай место возле себя. Горячечный блеск в глазах девушки насторожил. С тревогой ждала, хотя и понимала, что заставило ее прийти в такой поздний по теперешнему времени час.
— Думала, вас нету...
Со страхом Вера почувствовала, что из головы у нее все вылетело. Пока бежала огородами, было все на месте, просто и ясно. Войдет — спросит... А что спросить, как? Старая, наверно, всему виною — истратила на нее весь пыл. Копалась в прорвавшихся волдыриках на ладонях. Так ничего и не придумала. Ткнулась в колени лицом и расплакалась. Теплая мягкая рука учительницы легла ей на спину.
— Вся станица косо глядит на него... Рука обхватила еще крепче.
— Места не нахожу себе...
— Милая девочка. — Любовь Ивановна погладила ее по голове. — Понимаю тебя, понимаю... Пережила и я когда-то такое, можно сказать...
Вера притихла.
— Девчонкой совсем была, вроде тебя. Гимназию только окончила. А он из лазарета вернулся. Был на той, германской, войне. Наш, станичный. Воспитанный, интересный. Много, увлекательно говорил о революции, о лучшей России, без царя. Высокие, словом, идеалы. Ну и... потеряла голову. Поженились. А тут — гражданская. И пошло у нас... Куда девались его идеалы. Свое, дворянское, взяло верх.
Любовь Ивановна стащила с плеч платок, кинула его на кровать — жарко.
— Когда гнали в последний раз от Царицына белых, забегал, хотел с собой взять. Не поехала. К матери вернулась, в этот дом. Так и разошлись наши дороги. А была и любовь... Думала, правда, за границу подался. Нет. Года два еще бегал по Салу с бандой. Все упрашивал вернуться к нему, грозился, записки прикалывал ночами на дверях... Не успел — самого убили. А потом все прояснилось, как после бури. Другой человек нашелся. И солнце, и смех — все было.
Вера едва проглотила сухой колючий ком. Глаза боялась поднять.
— Вы тоже не верите... ему? — спросила шепотом. Рука, обнимавшая ее, вдруг обмякла, потяжелела.
Потом вновь окрепла.
— Девочка моя, я мать.
Любовь Ивановна поднялась с дивана. Поправила в лампе фитиль, одернула ситцевый полог на вешалке. Остановилась посреди комнаты, оглядываясь, искала, что бы ей сделать еще. Устало прислонилась к старин-ному резному буфету. Ламповый свет, прикрытый сверху зеленым эмалированным абажуром, освещал ее от ног в домашних тапочках по плечи, лицо — в мягком теплом полумраке. Знала Вера это лицо не хуже своих ладоней: с зимних каникул, как впервые вошла она к ним в класс, с интересом разглядывала его на уроках (тогда уже глядела не просто как на учителя, а как нэ «Мишкину» мать). По пальцам могла перечесть и все морщинки на нем. На лбу — одна, продольная. Появлялась она, когда ученик на чем-то спотыкался. Между бровями — другая. Выжималась, когда кто-нибудь не подготовил домашнего задания. Были еще мелкие — под глазами, у рта, на висках.
Теперь, глянув на лицо ее, Вера удивилась. Полумрак скрывал все морщинки. Темное, облегающее платье и светлые пепельные волосы, свободно рассыпанные по покатым плечам, молодили еще больше. Как они были похожи с Мишкой! Собралась с духом, сказала:
— А он... ничего... не говорил вам?
Любовь Ивановна покачала головой. Один легкий пепельный завиток упал на бледную щеку, на которой родинка, такая же, как и у Мишки. Уложила его за ухо, нахмурилась — появилась складочка между бровями.
— Отец в его годы эскадроном командовал. Прикусила нижнюю губу и спешно отошла к окну. Обняла ее Вера, прощаясь, и выбежала.
