Я защищал Ленинград с 15 августа 1941 года до снятия блокады. Но хочу рассказать не о боевых делах, а о той дружбе, которая связывала бойцов фронта с героическими ленинградцами. Над нашей 291-й стрелковой дивизией в 1941 — 1942 годах шефствовал Смольнинский район. Но, на мой взгляд, слово «шефство» тут не подходит. Я бы сказал, что это было боевое содружество, братская поддержка друг друга, которая помогала и воевать, и работать.

Первая моя встреча с ленинградцами произошла в канун

1942 года на огневой позиции 1-й минометной роты 1025-го стрелкового полка, которой в то время мне довелось командовать.

Группа девушек и подростков пришла к нам поздно вечером, сердечно поздравила с наступающим Новым годом, пожелала скорейшей победы, вручила скромные подарки: рукавицы, носки, шарфики. Нужно было видеть, как подтянулись бойцы, как поднялось их настроение! Ведь они видели легендарных ленинградцев, которые, несмотря на голод и холод, на все лишения, продолжали жить и трудиться для фронта.

Гости осмотрели огневую позицию, наши землянки, в которых можно было только сидеть (построены они были на болоте — вглубь копать нельзя, так как сразу появлялась вода, а строить вверх бесполезно, ибо наверняка они были бы снесены артиллерийским или минометным огнем).

Мы организовали немудреный солдатский ужин и при свете коптилок рассмотрели изможденные, усталые лица наших гостей, их одежду, которая была явно легковата для новогоднего мороза. Кстати, и у нас вид был ненамного лучше. Они рассказывали о своем труде, но как-то стеснялись говорить о тех трудностях, которые приходилось им переносить и о которых мы хорошо знали.

Под конец гости попросили «поздравить» противника огоньком из минометов. Несмотря на строгий лимит расходования боеприпасов, командование выделило нам три мины для этого «поздравления».

Цели противника были пристреляны до метра, и поэтому я знал, что мины лягут у цели. Я подал команду. Залп был оглушительным. Пламя вырвалось из стволов, озарило нашу позицию, и мины с шипением ушли на врага. От неожидан-ности девушки упали на снег, но, смущаясь, быстренько встали. Мы сделали вид, что ничего не заметили.

Залп, конечно, не понравился врагу. Через несколько минут батареи врага обрушили на нашу позицию огневой налет. Зная повадки противника, мы успели проводить своих дорогих гостей подальше от опасности. Они просили нас воевать хорошо, а мы обещали не пропустить врага в Ленинград.

Через некоторое время я узнал, что включен в состав делегации, которая посетит Смольнинский район. Конечно, был одень рад этому. Кроме меня в делегацию включили старшего политрука политотдела дивизии и солдата из соседнего полка. К сожалению, фамилий их не назову. Дневники в то время вести запрещалось, а память не удержала.

Принимали нас в райисполкоме. Ленинградцы рассказывали о себе, о своей работе и заверили нас в том, что сделают все возможное, чтобы обеспечить фронт. Мы рассказали о своих боевых делах, о том, что стоим мы прочно. Затем был скромный ужин и даже небольшой концерт.

Настроение было приподнятое, мы поняли, что Ленинград оживает, что самое тяжелое и страшное уже позади.

Были поражены общей организованностью и дисциплиной. Когда мы осматривали город, случился артналет, и мы, фронтовики, решили, что это нам нипочем. Однако девушки из патруля так пристыдили нас, что мы вынуждены были укрыться в ближайшей подворотне. «Вот видите,— говорили они,— все гражданские люди идут в убежище, а вы, военные, не выполняете приказа, хотя должны бы показывать нам пример». Было очень стыдно.

Затем мы побывали на заводе. Удивлению и восхищению не было конца. За многими станками стояли подростки, стояли они на ящиках, так как иначе им было не достать обрабатываемых деталей.

Я не удержался, подошел к одному парнишке, спросил: «Как дела?» — «Хорошо, товарищ старший лейтенант,— быстро ответил он,— сто двадцать процентов нормы даю!»

Ему еще мяч гонять, а он уже 120 процентов нормы дает! Сердце сжалось от гордости за таких ребят. Подумалось! «Разве можно сломить таких людей? Разве можно сломить такой город? Разве мы, воины, можем допустить врага в такой боевой, гордый, любимый и красивый Ленинград? Нети и еще раз нет и нет!» И это в каждом из нас прозвучали клятвой.

Еще одно очень памятное посещение — госпиталь для детей. Уже в коридоре нам попадались ребятишки на костылях, с перевязанными головами и руками на подвязках. Но когда мы вошли в палату, стало просто страшно. Каждый из нас видел раненых, видел смерть, но это было на фронте. Там были солдаты, а здесь — дети. Ряды коек, страдальческие; лица и глаза ребят без ног, без рук, в бинтах, через которые проступает кровь...

Солдат долго держался, а затем заплакал. Он не стеснялся своих слез и только шептал: «Отомщу, отомщу!» Плечи старшего политрука вздрагивали. Я, еще совсем молодой и считавший себя сильным, тоже не удержался. Слезы полились помимо моей воли.

У нас был в запасе еще один день, но мы настояли, чтобы уехать немедленно на фронт, в свои части. В подразделениях проводили беседы, рассказывали о своих впечатлениях. Нужно было видеть, какой теплотой светились глаза солдат, когда мы говорили о стойкости и мужестве ленинградцев, о парнишке, выполняющем норму на 120 процентов, и какой ненавистью наливались они, когда мы говорили о зверствах фашистов по отношению к детям, ко всему городу. Везде решение было одно: уничтожить врага под Ленинградом, истребить его на всей нашей земле.

Свою клятву наша дивизия выполнила — в дальнейших боях она получила звание Гатчинской, была награждена орденами Красного Знамени и Кутузова.