А. Щербаков
"Вожак "Андрюши"

Кедышко Н.А.

   На Антоновской и всех окрестных улицах его звали атаманом Кеда. Николай и в самом деле был душой мальчишечьих затей. Он увлекательно рассказывал о прочитанных книгах, отлично играл в футбол, знал много песен, за полетом его голубей с завистью следили самые заядлые голубятники города.
   Однако детство кончилось раньше, чем у многих его сверстников. На руках у матери было их пятеро - мал мала меньше, и Николай среди них - самый старший. Он пошел учиться на строителя.
   Его первая получка стала торжественным событием в доме. Неумелым жестом он вытащил из кармана тоненькую пачку синих и зеленых бумажек; потом куда-то исчез, вернулся и, стараясь придать лицу солидность и степенство состоятельного человека, протянул домашним подарки - матери коробку с туфлями, а сестрам цветастый ситчик на платья.
   Профессия пришлась ему по душе. Он полюбил стройку. Полюбил ее шум, запахи, шутки старых рабочих. Он любил смотреть на свой город, взбираясь на плечи растущих этажей все выше и выше, любил радоваться вместе с людьми, получавшими ключи от новых квартир.
   ...Война застала Николая на строительстве здания Белорусской академии наук. На город уже падали фашистские бомбы, а он все не хотел уходить с подмостков, словно хотел доказать, что строитель, все равно выстоит против разрушителей.
   Домой прибежал черный от злости, наскоро поел и, хлопнув калиткой, бросил матери:
   - Надо помочь людям тушить пожары.
   А через несколько дней в городе появились враги. Прежде для Николая они жили только в книгах, в кино, в рассказах тех, кто сталкивался с ними лицом к лицу. Сначала они ассоциировались со словом "белые". На память приходили потрясающие кадры психической атаки в "Чапаеве", легенды и были о Первой конной, песня о Каховке. Потом, Коля помнил, все чаще, с какой-то настойчивой тревогой зазвучало слово "фашизм". Его повторяли кадры кинохроники из далекой Испании, рассказы о немецком коммунисте Тельмане, который поднимал рабочих своей страны против новых хозяев Германии; радио и газеты приносили вести о страшных событиях в Польше, о воздушных налетах на Англию, о вторжении фашистов во Францию, Норвегию, Югославию...
   Теперь Николай увидел живых врагов. Даже если б он не знал, что в город вступили враги, он понял бы, что серо-зеленая масса, заполонившая все вокруг грузовиками, повозками, велосипедами, пришла с недобрыми целями. То ленивое пренебрежение, с каким они шагали по улицам, то презрение, с каким они смотрели на жителей, отворяли двери их домов, то убийственное равнодушие, с каким они расклеивали на заборах и стенах свои приказы, в которых через каждые несколько строчек непременно повторялось слово "расстрел",- все выдавало их с головой: враги!
   Утром Николай всегда успевал сделать что-нибудь на пепелище (ихний дом сгорел от немецкой зажигалки; новый ладил, по существу, один Коля - дедушка и подросток-братишка не очень годились в помощники, а мать, бабушка и сестры тем более). Со своего "объекта" спешил на "казенную" работу. Чтобы не попасть на каторжный труд в Германию, получить немецкий пропуск - аусвайс и хоть немного заработать на прокорм семьи, он устроился маляром в контору, неподалеку от железнодорожного узла. А после работы...
   От надежных людей он прослышал, что железнодорожники собирают силы для подполья. Попробовал завязать знакомства в паровозном депо, на станции, на вагоноремонтном заводе имени Мясникова. На первых порах знакомства разочаровали. Ему дали совет: "Подбирай верных товарищей, постарайся разжиться оружием, а там дело будет видно..." И все.
   Верные товарищи... В них он недостатка никогда не испытывал. Только намекнул, и к нему снова потянулась старая ребячья гвардия; появились и новые друзья - Ядя Бересневич, Лида Скуратович, красноармеец Герман, бежавший из гитлеровского плена. Начали с того, что притащили в погреб радиоприемник, и он вполголоса рассказывал им о положении на фронте, о жизни в советском тылу. Слушали, записывали и в коротких листовках разносили советские вести по городу. Писали от руки, потом Ядя Бересневич раздобыла где-то пишущую машинку. Тираж листовок сразу вырос.
   Николаю этого казалось мало. Он стремился к большему. Но как до него, до большего, дорваться? Железнодорожники настойчиво рекомендовали запасаться оружием. А где его взять? За городом, может, и валяется где-либо на местах боев. Так попробуй пронеси! В самом городе... А что, если завербовать кого-нибудь из расположенной рядом с ними немецкой оружейной мастерской?! Коля поделился мыслью с друзьями. Те пожали плечами: кого? как?
   - А если того поляка, что ходит к нашей бабушке за молоком и луком?
   - А вдруг выдаст?
   Николай с неделю присматривался к Конраду Войнеру, а потом пошел в открытую:
   - Слушай, Конрад, мне нужно оружие!
   Тот помолчал, поглядел куда-то вверх и вдруг спросил резко:
   - Сколько? Много?
   - Много!..
   Конрад улыбнулся:
   - Хороший аппетит имеешь... Завидую... Ну, что ж, поглядим... Много не обещаю... В общем, поглядим...
   Через два дня на чердаке уже лежали винтовка и три пистолета. Арсенал стал расти быстрее, когда Конраду удалось устроить в мастерскую Колиного братишку Бориса. Теперь оружие носили в "четыре руки".
   Николай торжествовал. Но недолго. Его уже преследовали новые идеи. Он дольше обычного задерживался где-то в городе после работы. Однажды, вернувшись совсем поздно, отозвал к окошку старшую сестру:
   - Надь, есть одно поручение: выбраться из города и установить связь с партизанами... Хлопцев посылать не хочется - им пройти труднее. А ты проскочишь. Иди завтра, ладно? Дорогу скажу. С мамой объяснюсь, она поймет.
   Надя ушла. Вернулась через несколько дней.
   - Привет из отряда имени Фрунзе! Сказали, ждите связного, велели держаться, как на фронте.
   Брат ни с того ни с сего громко запел свою любимую песню:
   
   Не прячь гармонь,
   Играй на все лады,
   Ты играй, чтобы горы заплясали,
   Чтоб зашумели зеленые сады.
   Эх, Андрюша!..
   
   И закружил Надю по комнате.
   
   * * *
   
   Документы военной поры свидетельствуют: "Андрюша" - руководитель Н. Кедышко. Эта группа являлась родоначальником нескольких групп. Штаб помещался по ул. Могилевской, 56а, кв. 2, где жила семья Авчаровых. В подвале была организована типография, стояли четыре пишущих машинки, радиоприемник, склад боеприпасов, оружия...
   Действия (далеко не полный отчет о деятельности):
   1. На хлебозаводе "Автомат" проведен ряд диверсий, исполнитель Н. Кедышко. Несколько раз портился механизм конвейера для хлеба, электромоторы тестомесилки. В общей сложности выпечка хлеба задержалась на 90 дней.
   Там же в гараже сожжены три автомашины.
   2. В авиамастерской 14 июля 1943 года Борис Кедышко вывел из строя токарный станок по обточке шатунов.
   3. Переправлено в партизанский отряд более трех автомашин оружия и до 90 человек.
   4. В октябре боевой группой в составе Н. Кедышко, Л. Ярош (Чиж), Домбровский, Михневич и Головацкий на Московском шоссе была забросана гранатами автомашина. Диверсия проводилась ночью. Шофера убили, взяли пистолет и все, что находилось в машине. В том же месяце забросали гранатами легковую машину, в которой ехали три офицера. Все они были убиты.
   5. Совершены террористические акты на Галантерейной улице (убито 2 немца) и на улице Добролюбова (убит агент СД) - выполнили Чиж и Домбровский.
   6. Была произведена диверсия на электростанции № 1. Взорвана английская турбина. Взорвал Терлецкий с помощью инженера Волчек. Оба были пойманы немцами. Волчек повешен, а Терлецкий расстрелян.
   7. В начале октября 1943 года была подложена мина под вагон в районе Могилевской улицы (с замедленным действием). Мина взорвалась в районе товарной станции. Исполнители Кедышко, Домбровский, Ярош.
   8. В районе военного кладбища в разное время убито 3 немца. Исполнитель Н. Кедышко.
   9. Организация занималась распространением литературы, сводок, обращений, карикатур, антифашистских анекдотов. Отвечал Виктор Авчаров. В его распоряжении находились 6 товарищей. Во главе группы по добыче оружия был Ярош. Он же с Домбровским возглавляли террористическую группу. По неполным данным, группой уничтожено свыше 50 немцев и предателей. Район улиц Долгобродской, Провиантской, Войсковой, Броневой, Горелого поселка, Комаровки был ночью и в сумерки запретной зоной для немцев..."
   А вот что за строчками документов...
   На Антоновской улице снова появился храбрый, смекалистый и веселый атаман Кеда. Только теперь его отношения с товарищами приобрели взрослую осмысленность, а действия нацеливались на то, чтобы охватить как можно больше в многогранной и сложной жизни подполья.
   После работы он спешил к Герману - отдать в ремонт пистолет, переданный железнодорожниками, спешил потому, что нужно было еще успеть повидаться с Лидой Скуратович и поручить ей достать на аптечном складе, куда она устроилась на службу, марли, риванола и бинтов для партизана, потом забежать к маминой сестре Марии Павловне - ее муж "сотрудничал" в городской управе и снабжал Николая ценными сведениями. И так вот каждый день.
   ...Фашисты не чувствовали себя в Минске хозяевами. Не успев сделать и первых шагов по установлению "нового порядка", они убедились, что здесь, буквально под боком у них, находится враждебная им, гитлеровцам, сила, что она уже сопротивляется их власти, что одолеть эту силу будет нелегко, потому что корни ее разветвлены и глубоки, а соки, питающие ее, неистощимы. Проявляла себя эта сила по-разному. И в центре и на окраинах кто-то клеил и разбрасывал листовки, звавшие к сопротивлению; кто-то организовывал побеги из лагерей военнопленных; кто-то убивал солдат, рвал связь, выводил из строя машины, похищал штабные документы. Нет, белорусская столица принимала "освободителей" совсем не так, как они рассчитывали. Ведь не случайно "сам" Альфред Розенберг - гитлеровский "специалист" по восточным делам - вынужден был признать, что "в результате 23-летнего господства большевиков население Белоруссии в такой мере заражено большевистским мировоззрением, что для местного самоуправления не имеется ни организационных, ни персональных условий... Позитивных элементов, на которых можно было бы опереться, в Белоруссии не обнаружено".
   И чем больше убеждались фашисты в отсутствии "позитивных элементов", тем злее и коварнее действовали они против подпольного фронта. Особенно тяжело сложился для минских патриотов 1942 год. В мае с помощью провокатора немцам удалось арестовать руководителей подполья и многих рядовых бойцов невидимой армии.
   На виселицах, в застенках погибли сотни людей. Но подполье выстояло. На какое-то время разладился было механизм, организующий сопротивление оккупантам. Потом все стало налаживаться снова. Но не надолго. В сентябре снова страшный удар, снова аресты, казни. И снова подполье выжило, пополнилось новыми бойцами и продолжало вести бои, упорные, ни на минуту не прекращавшиеся, такие же важные для Отчизны, как те, что шли на главной линии фронта.
   Повзрослел, возмужал за эти месяцы "атаман Кеда". Ни на один день, даже в самые трудные для организации моменты, не прекращал он подпольной работы, устанавливал новые связи, организовывал выпуск листовок в еще больших, чем прежде, масштабах (пусть оккупанты не думают, что их взяла!), водил ребят на диверсии.
   Чаще всего его видели тогда на тихой Могилевской улице, где в желтом с темно-красными ставнями доме жила семья Авчаровых. Партизанка гражданской войны Акулина Алексеевна и ее сын Виктор отдали свою квартиру в полное распоряжение подпольщиков. В большом подвале на четырех пишущих машинках печатались листовки, тексты которых чаще всего писал Виктор; там же стоял радиоприемник, приносивший каждый день согревающее и ободряющее дыхание Москвы. У Авчаровых хранилось оружие и пропагандистская литература, здесь собирались ребята и девушки с Серебрянки, Сторожевки, со Студенческой, с Тифлисской, со- бирались, чтоб доложить о выполненных заданиях и получить новые, взять свежие листовки и рассказать об увиденном и услышанном в городе и чтоб просто отвести душу в дружеском разговоре, помечтать о будущем, спеть негромко песню, которая была спутником их нелегкой, тревожной юности.
   Николай, всегда бодрый, опрятно одетый, собранный, держал в руках все невидимые нити разговоров, споров, веселой кутерьмы, царившей тут в минуты душевной разрядки. Он никогда не командовал, не навязывал своей воли, но его всегда слушали и очень редко перечили ему, за ним шли, ему верили, его любили. А завоевано все это было мужеством, умением быть хорошим товарищем, сплотить и повести за собой, постоянной готовностью к самопожертвованию, то есть тем, из чего складывается авторитет вожака. Колиному авторитету мог позавидовать любой. В один из зимних вечеров Николай, еще не успев раздеться, сообщил ребятам новость: под Минском начал действовать подпольный горком комсомола, он устанавливает связи со всеми комсомольцами и подпольщиками, объединенными и не объединенными в группы.
   - Теперь дело пойдет веселей,- закончил он, потирая озябшие руки.
   И дело действительно пошло веселее. Особенно с начала сорок третьего года, когда в Белоруссию пробились вести о разгроме гитлеровских орд на Волге, о стремительном наступлении Красной Армии на Северном Кавказе, на Дону. Над израненной страной всходило солнце победы. И все патриоты по обе стороны фронта делами, подвигами, жизнями своими старались ускорить этот восход.
   С сорок третьего года в подчинение горкома комсомола вошли и группы, созданные Николаем Кедышко. Он стал руководителем одной большой организации "Андрюша" (название "произошло" от любимой Колиной песни) и членом горкома. На повестке дня стало сколачивание новых сил.
   ...Лампа без стекла и светит еле-еле. Маленький язычок пламени все время пляшет на черной спинке фитиля, вместе с пламенем пляшут на стене тени людей. Николай и с ним несколько парней сидят у стола. Молчат. Николай прерывает молчание.
   - Вот видите,- он кивает головой на лампу,- слабый огонь даже без ветра, просто от воздуха колышется. А с сильным и ветер не справится, наоборот, даже жарче пламя вспыхнет. Так и с людьми. Слабые не выдерживают самого легкого испытания, а сильных ничего не согнет, борьба их только закаляет. К чему я толкую? А вот к чему. Я пришел к вам, потому что знаю - хлопцы вы надежные, смелости вам не занимать. А у нас дела как раз по вашим натурам найдутся.
   Два Леонида - Домбровский и Ярош, Август Головацкий, Анатолий Терлецкий слушали, смотрели на Николая, узнавали и не узнавали его. Вроде бы он - высокий, худощавый, светлоголовый, тот самый "краек", от которого Анатолий и Август когда-то никак не могли уберечь ворота своей футбольной команды. Вроде бы и не он. Очень уж посерьезнел, от пацана ничего и не осталось. Порядочно времени не виделись с Кедышко. А на днях Домбровский встретил дружков и сообщил:
   - Сильнейшее дело есть... Парень один ко мне заходил. Да вы его знаете - Кеда с Антоновской, края играл. Давайте-ка с ним потолкуем.
   И вот уже скоро двенадцать ночи, давно начался комендантский час, а в доме у Яроша группа ребят с Комаровки все толкует с Николаем. "Сильнейшее дело" всем пришлось по душе.
   - А раз так,- Коля встал и прошелся по комнате,- мы примем вас в нашу организацию "Андрюша". Давайте сразу договоримся, кто за что берется.
   Ребята с Комаровки не любили откладывать задуманное. Назавтра же Август Головацкий, работавший грузчиком в типографии, притащил домой хорошую кипу бумаги. Ее переправили "начальнику штаба" Виктору Авчарову на листовки и на плакаты. Два Леонида сообщили Коле, что привели в порядок припрятанное раньше оружие и выходят, как условились, в район военного кладбища "охотиться на фрицев". Анатолий задумал крупную диверсию на электростанции.
   Дальше - больше. По поведению оккупантов можно было судить, что группа действует не вхолостую. Одним из "барометров" был район военного кладбища. Его частенько оцепляли и затевали тут повальную проверку документов, облаву. Значит, опять из армии фюрера исчез офицер или солдат, которого последний раз видели именно тут - на прилегающих к кладбищу улицах. Ребята из "Андрюши" шутили:
   - Фрицы задумали превратить нашу страну в зону пустыни. Минск они почти сделали такой зоной, выжгли, разбомбили целые кварталы. Ну, а мы им помогаем - надо же дополнить пейзаж немецкими деталями.
   Оккупанты не могли погасить террор. И как признание бессилия прозвучал приказ немецкого командования, запрещавший военнослужащим гарнизона появляться с наступлением темноты в районе улиц Долгобродской, Галантерейной, Войсковой, Провиантской. Приказ был секретный, но в подполье о нем узнали. Николай ликовал:
   - Боятся! Боятся! Вооружены до зубов, гарнизон держат, наверное, тысяч пять, а сдрейфили. Подождите, мы вам еще не такую блокаду устроим! Волками завоете на своем завоеванном "жизненном пространстве".- И вдруг переменил тон: - Кстати, хлопцы, давайте посоветуемся. Срочно нужна немецкая форма, есть дельный замысел.
   - Я организую,- тут же вызвался Леня Домбровский.- Двинем завтра ночью в 19-ю школу, подберем фартовый мундир.
   В школе, почти напротив Домбровских, разместился немецкий склад. Хранилось там и обмундирование. Леня и его друг Володя Трушко работали на складе. В один из обычных дней Леонид, уходя оттуда, не запер одно из окон. В полночь через дорогу по направлению к школе промелькнули три тени. Вокруг здания ходил часовой. Как только он повернул за угол, Домбровский, Головацкий и Ярош прыгнули через окно в черную пустоту полуподвала. Двое остались у окна, а Домбровский на ощупь пошел в комнату, где возле самых дверей валялись кипы разного обмундирования. Минут через сорок операция кончилась. Продолжение ее последовало на другой день.
   В трамвай, предназначенный специально для оккупантов и их холуев, вскочил высокий унтер-офицер в форме авиатора. Народу ехало порядочно, и на унтер-офицера никто, пожалуй, не обратил внимания. Через две остановки он спрыгнул и не спеша направился в переулок. А еще через две остановки трамвайный вагон подбросило от сильного взрыва. "Мина" - определили прибывшие к месту происшествия эксперты. Оставшиеся в живых пассажиры высказывали догадки. Кто-то вспомнил унтер-офицера в авиационной форме. Но примет его, кроме высокого роста, не назвали. Гестаповские сыщики буквально вывернули наизнанку все казармы, где расквартировались авиаторы. Но безуспешно. Тот "авиатор", которого они искали, уже снял мундир и в полинявшей футболке носил из колонки воду - мать затеяла стирку.
   На следующий день он снова превратился в унтер-офицера и посетил кинотеатр для военнослужащих германской армии. Картина, видимо, ему не понравилась, и он ушел примерно с половины сеанса. А когда сеанс кончился и зажегся свет, в зале раздался взрыв. Жертв оказалось много. Эксперты снова определили: мина. Гестаповцы опять шныряли по казармам, рыскали по улицам. Безрезультатно.
   Но вот в домик на Антоновской пришла беда. Августовской ночью в дверь забарабанили прикладами винтовок:
   - Отворите...
   Три полицая ввалились в дом. Старший из них подошел к Коле и крикнул:
   - Пойдешь с нами, а твои родичи...
   - Как же я пойду в нижнем белье,- перебил его Коля,- дайте хоть одеться.
   - Ступай, только мигом!
   "Миг" тянулся долго. Полицейские поняли, что упустили того, за кем пришли. Кинулись в комнату, куда зашел Николай. Нету, а в огород открыто окошко. В ярости они избили мать Николая Веру Павловну и Бориса. Потом арестовали их, а с ними Надю и Любушку. Дедушку с бабушкой и маленькую Галочку оставили. Видно, для "приманки". Но Коля "не клюнул" на нее.
   Скоро ему передали, что Борис убежал из лагеря. В припадке злобы на непокорную семью фашисты арестовали дедушку с бабушкой, а Галочку, как сказали Коле, увез с собой долговязый немец.
   Николай бросился на поиски Гали. На ее след он напал к концу дня. Оказалось, что она в детском доме на улице Широкой.
   Галя еще не успела наплакаться после страшных событий, как к заведующей детским домом пришли два немца. Один, маленький чернявый, видно, пониже чином, хотя и коряво, но говорил по- русски. Другой - высокий, светлоглазый, чем-то рассерженный, бросал черному отрывистые, резкие фразы. Маленький переводил заведующей:
   - Галья... Кьедышк... Допрос... Ви должен нам отдать... Ферштеен?
   Заведующая поспешно закивала и послала за девочкой.
   А Галя с замершим сердцем слушала разговор за дверью. Она только что видела высокого немца, ходившего взад и вперед под окнами детского дома, вспомнила того, что утром привез ее сюда, и подумала: "За мной, значит, повезут еще куда-нибудь и, наверное, будут бить, как били маму, Бориса, Надю". И она угадала: за дверью называли ее фамилию. Съежившись от страха, она пошла к выходу и увидела на пороге... Леньку Яроша. Не может быть! Ленька в немецкой форме... Но ошибиться трудно - ведь Ленька столько раз приходил к ним на Антоновскую. В этот момент чей-то очень знакомый голос сказал громко, почти крикнул:
   - Шнель, шнель!!
   И из-за двери вышел Коля, ее брат Коля в немецкой форме. Вот, оказывается, кто ходил под окнами! Галя плохо понимала, что происходит, догадывалась только: раз брат делает так, значит, так нужно. И она покорно пошла вслед за "немцами".
   Ночевала она у тетки Марии Павловны. А через два дня связная, приезжавшая в город из Жуковки, увезла Галю в партизанский отряд.
   Скоро в Жуковку наведался сам Николай. В горкоме комсомола уже знали об аресте семьи Кедышко и предложили Коле:
   - Оставайся, а то схватят гестаповцы, они ж наверняка тебя разыскивают. Поработаешь в горкоме.
   Николай не согласился:
   - А группа? Наша армия уже к Белоруссии подошла, самые жаркие бои начинаются, а ребята без меня останутся! А за семью кто мстить будет? Нет, мое место в городе. А насчет опасности, так мне не привыкать, я уже всего повидал.
   Николай не бравировал, не жил верой в счастливую судьбу, хранимую какой-то высшей силой. Нет. Он просто привык к жизни, полной опасностей, риска. И если когда-нибудь вспоминал о том, что смерть все эти годы ходит где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки, то думал о Наде, о Борисе, о Лене Домбровском, о Викторе Авчарове. Как они? Не может быть, чтоб они не дорожили жизнью, ведь она у них только-только началась. И никто из них ни разу не сказал: не посылай, боюсь! Ходят почти каждый день на задания, с которых очень легко не вернуться. Разве можно согласиться остаться здесь, в Жуковке, когда его наверняка в Минске ждут?!. Уйду завтра утром, твердо решил он и пошел в избу, где поселили Галочку.
   Они с сестрой долго бродили по лесу. Кончалось лето, и осень кое-где уже пробовала свои краски.
   - Давай поищем ягод,- предложила Галочка.
   - Поздно. Не найти ягод до будущего года. Знаешь,- Коля хитро прищурился и присел перёд сестрой на корточки,- давай договоримся по секрету приехать сюда на будущий год в самую ягодную пору. Может быть, война кончится. А мы все равно будем называть этот лес военным, потому что договор-то в войну заключили. Потом приедем еще раз, когда пройдет много-много лет после войны, и скажем: здравствуй, военный лес. Помнишь нас? Он вспомнит и подарит нам большущую корзину ягод.
   Утром он ушел из Жуковки в Минск.
   Жизнь в городе стала для Николая еще сложнее. В домике на Антоновской поселился "новый жилец" (наверное, гестаповцы рассчитывали, что рано или поздно Николай заглянет в родное гнездо, и "новый жилец" арестует неуловимого вожака "Андрюши"), нужно было искать пристанище у кого-то из друзей, причем на одну-две ночи - иначе могли "засечь". Николай все время менял квартиры. Устал. Похудел. Однако все задуманное осуществлял.
   Как-то поступило задание: завтра из Минска в Смолевичи пойдет легковая машина с тремя офицерами. Сделайте так, чтобы она не дошла до Смолевич. И Николай с Домбровским, Ярошем и Головацким сделали. Они выбрались за город, залегли у шоссе, и, когда серый "Оппель" (Кедышко знал его приметы) поравнялся с ними, забросали его гранатами. Машина сгорела. Из пассажиров не ушел ни один.
   За этой операцией тут же последовала другая. Максим Зеляев и Владимир Гриц принесли из Жуковки мины, тол и поручение: вывести из строя хлебозавод-автомат. Коля пошел вместе с ними, захватив с собой Леню Яроша и Августа Головацкого. Ребята заминировали трубу, к утру ее разнесло взрывом. Завод остановился. И надолго.
   Близилась 26-я годовщина Октября. Подпольщики готовили к этим дням большую программу с "иллюминацией", "фейерверком" с "раздачей подарков". Шестого утром у Авчаровых должно было состояться последнее совещание руководителей боевых ячеек.
   А пятого вечером шум немецких машин раздавил тишину, висевшую над Бондаревской улицей и Стадионным переулком. Гитлеровцы ввалились в дом Яроша и схватили только что пришедшего из Жуковки Бориса Кедышко, а по соседству, у Домбровских, арестовали двух Леонидов, на дежурстве в типографии взяли Августа Головацкого.
   Рано утром шестого такой же визит последовал на Могилезскую улицу. Акулину Алексеевну Авчарову и Виктора подняли с постелей, учинили обыск. Соседи видели, как мать и сына вытолкали на улицу и посадили в грузовик. Следом за ними из дома вынесли несколько пишущих машинок, бумагу, радиоприемник. Грузовик укатил. Все затихло.
   Часов в девять утра в квартиру Авчаровых вошли три парня. И тут же в комнатах поднялась стрельба. Подпольщики попали на засаду. Отстреливаясь, они отходили к дверям. Одному из них удалось наконец спрыгнуть с крыльца и бежать, следом за ним - другому, а третий, высокий, в темном демисезонном пальто, без шапки, все стрелял, прикрывая товарищей. Вот и он на крыльце. Ранен. С трудом держится на ногах, но продолжает отбиваться. Теперь, кажется, можно уходить. А сил уже нет. Он падает на землю. Приподнимается на руках, поворачивается к двери, чтобы выстрелить еще хотя бы раз. Но выстрел с крыльца раздается раньше. Последний выстрел в этой неравной схватке. Он и оборвал жизнь отчаянно дравшегося юноши.
   Так погиб бесстрашный вожак "Андрюши".
   Жестоко обошлись фашисты с семьей Николая Кедышко. Вера Павловна, Надя и Любушка попали в Освенцим. Вер- нулись оттуда только вдвоем - Любушку сожгли палачи, несколько страшных месяцев провел в концлагере Борис, в Тростенце замучили стариков - дедушку и бабушку.
   В гестаповских застенках погибли Ядя Бересневич, Леонид Ярош, Виктор Авчаров, Анатолий Терлецкий и другие члены подпольной организации "Андрюша". Леонид Домбровский попал в гитлеровский концлагерь, бежал, партизанил, воевал на фронте. В самом конце войны был тяжело ранен, долго лечился и умер. Судьбы некоторых подпольщиков не выяснены до сих пор.
   
   * * *
   
   Отшумели, отгремели военные годы. С победой вернулись на родную землю солдаты. Вернулись и снова стали пахарями, учеными, строителями. Воскресли стертые с лица земли "цивилизованными" варварами города, деревни. Воскрес и Минск. И не только воскрес, а сделался красивее, наряднее, больше.
   Помните, в канун войны Николай Кедышко строил на его окраине здание Белорусской академии наук. Так вот теперь окраина города далеко от тех мест. В величавом ансамбле Новых кварталов десятки чудесных улиц. Одной из них минчане дали имя Героя Советского Союза Николая Кедышко. Эта улица еще не застроена до конца и тем более не до конца благоустроена. Но на ней вовсю пульсирует жизнь - звонкая, горячая, неспокойная. Именно такая, какой хотел жить и за какую погиб рабочий парень с Антоновской.