До войны я жил в Чернигове со своими родными, где прошло мое детство. В 1940 году был призван в Красную армию и служил под Минском.
   22 июня 1941 года в 4 часа утра весь полк был поднят по тревоге. Все мы решили, что это очередная учебная тревога. Услышав первые взрывы, все мы недоумевали: в чем дело? Никому из нас и в голову не пришла мысль о том, что началась война. Но из уст командира мы услышали всю горечь правды. Мои думы были у своих родных, что остались в Чернигове.
   Пройдя Чернигов стороной, подразделение, в котором находился я, направлялось в сторону Киева. Связь между штабом и основными частями была прервана. Было решено любыми путями и средствами пробиваться к своим. Командир, разбив нас на группы по 5-10 человек, начал продвигаться ночью.
   Наша группа продвигалась по территории Сумской области. Шли проливные дожди, на полях лежал неубранный хлеб, все это гнило в земле. У всех нас прохудилась обувь, гимнастерки, пропитанные потом, становились, как дубленые. Идти приходилось глухими дорогами, избегая полицаев, которые в первые дни войны предали Родину, из шкуры лезли, чтобы угодить своим новым хозяевам - "Великой Германии".
   Изредка мы заглядывали в деревню, чтобы достать что-нибудь поесть. К концу дня, мокрые, голодные и сильно уставшие, наша группа подошла к одному селу под Ромнами Сумской обл. Постучав в крайнюю избу, старший группы, сибиряк, старшина Виктор Сивков из Перми, попросил у хозяина переобуться и немного подсушиться. Хозяин, лет 45, с опухшим от самогона лицом и прокуренными желтыми пальцами, увидел измученных солдат с оружием в руках, кинулся бежать в село с криком "Партизаны!". Мы его тут же поймали и затащили в избу.
   Увидев безвыходность своего положения, он рассказал нам, что часть, в которой он служил, попала в окружение и, поскольку его деревня "освобождена", пришел домой. (Позднее выяснилось, что через два дня после его прихода его назначили старостой и он с большой охотой пошел служить хозяевам "нового порядка".) Как потом мы жалели, что не пристрелили его тогда.
   Затем он рассказал нам, что вчера проходила группа беженцев через их село - женщины с детьми - и как полицаи поймали этих безоружных, несчастных людей, вызвали карателей и всех их повесили. Притом 4 полицая сами надевали им петлю на шею, выбивали из-под ног табуретку, и жертвы повисли с табличкой на груди и спине: "Юде, комиссарен, партизанен".
   Одна женщина была полная, петля не выдержала, и она оборвалась. Тогда эти изверги, звери, а не люди, согнули два дерева, привязали посиневшую женщину за ноги и разорвали ее на глазах у своих детей.
   Когда они кончили свое кровавое дело, приказали всем жителям села на протяжении 3 дней не снимать трупы и не подходить к ним.
   Услыхав о таких зверствах, у меня кровь ударила в голову, пересохло в горле. Ведь по рассказу и описаниям внешности детей и женщин сердце мне подсказывало, что среди повешенных были и мои родные.
   Я отпросился у старшины, незаметно подошел к месту казни и разглядел трупы. Предчувствие меня не обмануло...
   Мать висела с открытым ртом, очевидно, она что-то кричала. Я посветил фонариком, одежда сорвана, а рядом висели старшая сестра Нина и младший брат Миша. От такого страшного зрелища я бросился бежать. Куда не знаю. Был в состоянии потрясения. В моих ушах звучал голос матери: "Сыночек, посмотри на нас и на всех несчастных людей, как бесчинствуют на нашей земле фашисты и их прихвостни, как они наводят "новый порядок"".
   В голове стучала кровь, выбивая слова: месть, месть, месть...
   Месть за мать, братишку, сестренку и за отца, который погиб в первые дни войны и за всех мирных, ни в чем не повинных граждан, за родную землю, которую топтал фашистский сапог.
   И я мстил.
   С боями я дошел до Праги.
   
   
Л. Константинов,
   г. Чернигов,
   29 мая 1961 г.
   
    РГАСПИ Ф-3 оп. 3 Д.31.Л.173-180