Воспоминания сестры
   погибшего молодогвардейца
   Попова А.В. - Поповой Л.В.
   Я буду помнить все их имена

   Мне неполных 15 лет,
   А родных отца, брата
   В живых уже нет.
   Не могу, но я хочу
   О них стих сложить,
   Чтобы словом живым
   Жизнь героев продлить.
   
   Нам ненавистно слово - война,
   Зато отлично помним,
   Что нужно больше угля на гора,
   Чтобы в стране любимой мощь росла,
   Чтобы деревни, сёла, города росли и расцветали,
   Чтобы всех лучше они стали!
   
   Сорок первый год. В июне 21 числа
   Ещё мы, дети, звонко песни пели у костра,
   С работы поджидая мать, отца,
   С счастливым выражением лица.
   
   А ровно в четыре часа
   Началась небывалая война.
   Точно чёрная туча нависла над нашей страной,
   Весь мир ещё тучи не видел такой.
   
   И на защиту Родины любимой
   Все поднялись семьей единой:
   Украинец, армянин, грузин, калмык, узбек
   И русский - храбрый человек!
   
   И человечеству вовеки не забыть
   На что фашист способен.
   Разве это человек?
   Убил не одного он малого дитя,
   Чьих матерей угнал в концлагеря.
   
   Разве это человек?
   Разрушил школы, театры наши и дворцы,
   Музеи древней старины,
   Писателей любимых книги сжёг,
   Чтобы читать их наш народ не мог,
   Чтобы окутала нас тьма,
   Рабам культура не нужна -
   Так рассуждать им не мешала жестокая война.
   
   И в наш шахтёрский городок,
   Где кажется родным нам каждый куст и уголок,
   В наш Краснодон воравались озверелые враги
   И тотчас мирных жителей уж грабили они.
   
   И поднялися старые шахтёры- коммунисты,
   Комсомольцы, молодёжь.
   Мы армии остались здесь помочь,
   Ведь и в тылу врага
   Возможна с ним жестокая борьба.
   
   И все решили мстить врагу
   За материнскую слезу
   За угнанный в неметчину народ,
   Чтобы на них батрачить мог;
   За наши села, города
   Разрушенные и сожженные дотла.
   
   42-й год. Декабрь. Морозы торжествуют
   Отчетливо хрустит под сапогами снег,
   Деревья, окна инеем покрылись
   Не видно уж теперь, как фриц, платком повязанный,
   Мимо окон пробег.
   
   Настала ночь, а брата нет,
   Чуть-чуть горит коптилки свет.
   Вздыхая мать в соседней комнате лежит
   Она волнуется, не спит.
   
   Вдруг тихий, осторожный стук в окно
   Его мы ждали так давно,
   И в комнату с улыбкой на устах, отряхивая снег,
   Вошёл мой брат.
   
   Тот-час все в доме ожило,
   Что лучше в эти дни могло,
   Как не рассказы брата моего о том,
   Что мы сильны, о том,
   Что уж назад бегут они.
   
   И среди ночной тишины,
   Плясали, пели до зари
   Песни любимые свои,
   Какие в школе пели мы.
   
   А маме говорил он иногда:
   - Ты не грусти, не бойся за меня,
   Вернусь я скоро и тогда,
   Поверь, обрадую тебя.
   
   И снова с нетерпением мы ждали,
   Когда же, наконец, вернётся он,
   Присядет, мило улыбнется
   И поведёт рассказ потом
   О самом важном, дорогом.
   
   И только поздней ночью, под окном:
   - Мама, я, открой.
   И у порога уже он,
   К нам с вестями с "Большой земли" пришёл.
   
   Послушайте меня!
   Москва наша была и есть жива!
   Я слышал голос её ясно
   И слова нашего вождя.
   
   Так он волнуясь говорил
   И чувствовали мы в себе
   Крови большой прилив.
   
   Каким великим счастьем было
   Услышать весть с "Большой земли"
   И спать тогда нам вовсе не хотелось
   Даже под завывание ночной пурги.
   
   А иногда на много дней он исчезал,
   Никто из нас тогда не спал.
   Волнений за него не передать,
   Кто как не мать умеет понимать,
   Как тяжело единственного сына поджидать.
   
   Откуда выглядывать его она не знала,
   Знали лишь одно,
   Что пусть опасен для него.
   
   - Сыночек - как-то говорила мать.
   Я не могу больше молчать.
   Ты днями пропадаешь где?
   Скажи, родной, всю правду мне.
   
   И в клуб зачем так часто ходишь,
   Неужели и при немцах танцевать ты можешь?
   Стыдись, сынок, они враги
   И развлеченья вам их вовсе не нужны.
   
   - Оставь, родная, помолчи.
   Я знаю, любишь сына ты.
   Пойми, переносить мне оккупацию не в мочь,
   Отец на фронте. Ведь должен я ему помочь?!
   
   Хорошая моя, ты оглянись вокруг себя.
   Разве не видишь, что они хотят?
   В рабы к себе твою единственную дочь забрать,
   Разрушить школы, любимого учителя убить.
   Который нас учил
   Как нашу Родину любить.
   
   Они хотят кровавым сапогом своим
   Культуру нашу растоптать.
   Но только этому, поверь мне, не бывать.
   Не даром же в 17-ом году
   Свободу отстояли мы свою.
   Чтобы теперь её отдать?
   Чтобы родную землю фашист-паршивец мог топтать?!
   
   Восторжествует справедливость,
   Зажжется вновь пятиконечная звезда.
   Она победы символ нашей,
   От её света просветлеет тьма.
   
   И снова будем мы учиться,
   Мечтать, трудиться, веселиться,
   Как прежде.
   Помнится не раз счастливым взглядом в школу провожала нас:
   - Учитесь, дорогие, - целуя, говорила ты.
   Вам все условия даны.
   
   - А помнишь наши ты мечты?
   Не правда ль они были хороши?
   Раскопки древней старины,
   Разведка недр нашей Земли...
   - Вот и геолог испечен. Ты плачешь? Огорчен.
   Тебя я видеть не хочу такой,
   Ну, улыбнись улыбкой той,
   Как прежде - теплой и простой.
   
   А наш отец!
   Ты не забыла всей прелести тех мирных дней,
   Когда уставши он с работы приходил,
   Но сколько теплоты с собою в дом вносил!
   
   Немного подожди ещё, прошу,
   Тогда тебе я расскажу
   Куда я из дому так часто ухожу,
   Кому давно принадлежу.
   
   Одно скажу сегодня я,
   Что наша Армия совсем близка,
   Что через месяц - полтора,
   Её готовы встретить громким мы "УРА!"
   
   За клуб я тоже расскажу,
   Зачем так часто я в него хожу,
   Пойми, родная, ты меня
   Там все мои товарищи, друзья.
   
   Мать поняла давным-давно,
   Куда он ходит, для чего.
   От сына слышать, все-таки, хотела
   И скрыть желанья не умела.
   
   И стало в памяти моей
   Теперь прошедшее ясней, ясней...
   Припомнился мне каждый день:
   Зачем он в зале закрывался от людей,
   Зачем бензин из дому забирал
   И почему без шапки ночью прибежал.
   
   В один осенний ясный день
   Передо мною промелькнула улыбки брата тень.
   Соседка к нам ноябрьским утром
   Не постучала, а бегом просто вошла
   И обнимая, и целуя нас,
   Запричитала со слезами на глазах.
   
   - Вы долго думаете взаперти сидеть,
   Идите же скорей на флаги красные глядеть,
   Там собралися люди города всего,
   Вот так, родные, и при немцах
   Кто-то отметил торжество!
   
   Мы не забыты, врут они,
   Что мы уже побеждены
   Что Красной Армии уж нет,
   Что их рабами будем целый век.
   
   Пусть знают же они,
   Что здесь живут шахтеров дочери, сыны,
   Которых вырастила Родина- мать,
   И что хорошего от них, им как ушей своих вовеки не видать!
   
   А вот и девушка с косами,
   Глаза как терен спелый у неё,
   Она в одной училась школе с нами,
   Мы так любили все её.
   
   Ульяна, чудная певунья,
   Любимица родного городка,
   Как мастерски стихотворения читать
   На школьных вечерах могла.
   
   И помнится не раз тихонько
   К нам в двери раздавался стук,
   Входила чуть краснея Уля
   Хотя... ведь раньше у Толи не было подруг?
   
   Теперь их часто видеть в доме можно
   По две и по три ночи иногда,
   Одну из них Шевцову Любу,
   Любила я уже тогда.
   
   Вечереет. Мороз трескучий
   "Метелицу" играет патефон.
   - К чему это веселье у Поповых?
   Перешептывались соседи, проходя мимо окон.
   
   Казалось вечеринка собралась,
   Входило много девушек, парней:
   Олег, Ульяна, Оля Иванцова,
   Спокойный Ваня Земнухов и подвижный Сергей.
   Борис Главан, Иван Туркенич,
   Евгений Шепелев, Василий Пирожков,
   Борц Валя, Мащенкова Тося,
   Высокий весельчак Мошков.
   
   Затем Шевцова появлялась
   С порога танцевать чечетку шла,
   Своими полными ногами
   Выделывать такие вензеля!
   
   И потянулись тревожные дни,
   Все чаще целыми ночами не спали мы,
   Вдоль комнаты мать ходит, руки жмет
   Неужели и сегодня Анатолий не придет?
   
   И через два дня приходил.
   - Задание я выполнил - тихо говорил.
   - Военнопленных мы освободили.
   О, если б знали, как же рады они были!
   
   Настал январь. Второго, вот тогда,
   Я видеть многих их могла.
   Суровыми их лица были.
   Был день. По одному входили.
   Тихонько совещались... о чем?
   Не слышно было, жаль!
   На этот раз, как никогда хотелось знать
   О чем они так тихо говорят?
   
   И только слышать я могла
   Из них троих полиция взяла,
   А поздней ночью ушли все,
   Остался брат наедине.
   
   И больно было нам смотреть на его лицо,
   Каким печальным было оно.
   И волосы светлые вниз опустились,
   Глаза голубые его помутились.
   
   Таким я не видела его никогда.
   Уж и коптилка освещать не могла.
   Керосин в ней совсем догорел,
   А он задумавшись сидел.
   
   А ранним утром сказал:
   - Такого я конца не ожидал,
   Мы сделать ещё многое должны,
   Предатели? Кому они нужны?!
   
   Я знаю, мама, тебе тоже нелегко,
   И все-таки хочу сказать одно,
   Не плачь, прошу, если придут гестаповцы за мной,
   И видеть, знаешь, не люблю тебя такой.
   
   Да и сама ты помнишь говорила,
   Что перед ними слезы лить нельзя,
   Чтобы враги глумиться не могли
   Над материнскими слезами.
   
   И в этот день он что-то долго все писал,
   А вечером пришел Геннадий Лукашов, Фомин Демьян.
   - Мамаша, счастливо пожелайте нам,
   Мы за товарищей своих сегодня мстить идём врагам.
   
   И знать наверно не могли,
   Что мстили в эту ночь последний раз они,
   Что все их славные дела
   Не довести им до конца.
   
   Январская ночь. Ветер свистит, идет крупа.
   Семьею всей сидим мы у стола,
   Немного странно - дома брат,
   Расстроен он и на вопросы наши отвечает невпопад.
   
   И далеко уже за полночь,
   Клонило нас ко сну.
   - Нет, спать не нужно, я прошу,
   Лучше послушайте, что Вам я расскажу.
   
   И в эту ночь мы многое узнали
   О том, как организацию подпольную
   Создали и "Молодой Гвардией" назвали,
   Что каждый клятву верности давал,
   Когда в неё только вступал.
   
   И слушая его рассказ уснули
   Незаметно мы,
   Мне сон какой-то страшный снился,
   Когда раздался стук в двери.
   
   - Полицейские, сынок, пришли
   Тебя арестовывать хотят они.
   Ты слышишь, как они стучат.
   Им двери нужно открывать.
   
   Что ж, открывай,
   Но только помни, что я тебе вчера сказал,
   Чтобы перед гадами такими
   Ты ни одной слезы не уронила.
   Топтать их грязными ногами не должны они,
   Ведь слёзы матери чисты.
   
   Полицейские дом наш окружили
   И в комнату по одному входили.
   Зверским огнём глаза сверкали,
   В потёмках брата Анатолия искали.
   
   Их всего семеро вошло.
   Окружили брата одного.
   - Веревку дайте быстро, мать,
   Ему необходимо руки нам связать!
   
   Каким спокойным был мой брат:
   Высокий, руки заложив назад,
   С холодным взглядом светлых глаз
   Со злой иронией на устах.
   
   - Оставь, родная, с ними говорить
   Дай им веревку!
   За то, что свяжут руки мне они,
   Повесит фюрер им железные кресты.
   
   И у порога мне мило улыбнулся он,
   И верить в эту ночь я не могла,
   Что я улыбки брата не увижу больше никогда!
   
   Нет, мы не плакали,
   Припомнив в один миг его слова
   Мы молча, в беспорядке
   Сидели у того стола,
   Где два часа тому назад
   Сидели мама, я и брат.
   
   А утром уже знали мы,
   Что в эту ночь их многих увели,
   Что их предал один из всех
   С душонкой жалкой человек.
   
   И в окно- решетку ясно видеть я могла
   Петрова Виктора, Рогозина Володю,
   Шепелева Женю, Демьяна Фомина
   И все они мне мило улыбались,
   Хотя измученными лица их казались.
   
   И в недоеденной еде, в посуде,
   Нашли письмо на самом дне.
   - Не беспокойся, мама, за меня.
   Я жив, здоров, мне здесь тепло.
   Не плачь, ещё прошу тебя.
   
   Да, им было "тепло".
   Целыми ночами под звуки патефона их мучили зверье.
   Подвешивали вверх ногами
   И кровью обливалось лицо;
   И прутьями железными секли,
   Закладывали пальцы им в двери,
   На раскаленную печь сажали,
   Иглы под ногти загоняли.
   
   - Что сделали Вы,
   Сию же минуту говори!
   Так спрашивали брата моего
   После того, как отдавили дверью пальцы у него.
   
   И громко, заглушая патефон,
   Сказал совсем немного он:
   - Что сделали, я не скажу,
   Жалко, что сделали мало.
   
   Ваня Земнухов стоял перед гестаповцаи
   Десятый раз за три последних дня.
   Очки его давно проклятые разбили
   И от побоев глаза с орбит повыходили.
   
   И привели его отца.
   При виде сына на нем не стало лица,
   Из глаз невольно слезы покатились.
   И старческие ноги подкосились.
   
   - Ну, поднимися, мой отец.
   Не плачь, им скоро уж придет конец.
   И мною солнца не затмить земного.
   Таких как я сам знаешь, много.
   
   И день на смену страшной ночи приходил,
   Сергей Тюленин песню заводил.
   Её подхватывали дружно все.
   И песня звонкая раздавалась в тишине.
   
   - Девчата, слышите, поют.
   Это ребята наши горевать нам не дают,
   Чего же мы молчим?
   Давайте же поможем им!
   
   Избитую голову свою приподнимала,
   Так Бондарева Саша подружкам дорогим своим сказала.
   И тотчас песню подхватили,
   Так пели, будто в школе своей светлой были.
   
   И разъярённые палачи
   Их песни слышать не могли.
   Стучали и кричали во все камеры со зла:
   - Замолчите, отродье большевистское,
   Таких здесь песен петь нельзя!
   
   А иногда спокойно девушки сидели.
   На Улю умоляюще глядели:
   - Прочитай, Уличка, "Демона" ты нам,
   И легче станет нашим молодым сердцам.
   
   И Уля "Демона" читала,
   Все громче, тверже речь звучала,
   Какими были её черные глаза!
   Кто видел - скажет: Не забыть их никогда!
   
   Всего ещё прочесть Ульяна не успела,
   Как дверь привычно заскрипела
   И в камеру втолкнули девушку одну,
   Тотчас все бросились обнимать любимицу свою.
   
   И этой девушке подобную
   Не часто встретишь в городе родном,
   Её артисткой звали Любкою
   А в детстве Любкой-медсестрой...
   
   И на полу усевшись поудобней
   Подруг всех принялася оделять снадобьем.
   И вдруг вздохнула тяжело.
   Ей жаль, что отобрал гармошку полицай губную у неё.
   
   - Ну что же, Уля, продолжай читать.
   И без гармошки мы не станем унывать.
   Вот только братцы наши-то не веселы,
   Уж не носы они свои повесили?
   
   - Давайте теперь мы им песенку споём
   Какую с братом - Васей, пели мы вдвоем,
   И часто мать бросала делать все
   - Сыночек, доченька, ну спойте эту песню мне ещё.
   
   Так тоненько Саша говорила
   И песню "Сулико" тихонько заводила.
   И снова приходила ночь.
   Признаться описать их все мученья мне в мочь.
   - Где радиопередатчик, говори?!
   Кричали так на Любушку они.
   
   И вызывающе смотрела гестаповцу в глаза:
   - Чтоб Любка рассказала - никогда!
   Вы слышите как самолёты над головами вашими гудят?
   Это они нам голос подают!
   
   И палача рука не дрогнула
   Плеть опустить на девичье лицо.
   - Проклятый гад! Плешивый урод!
   Так зло кричала Люба на него.
   
   И снова на допрос вели
   Её красивые как васильки глаза
   Смотрели так бесстрашно на врага
   И после очевидцы рассказать могли
   Что было жутко смотреть на них со стороны.
   
   - А как там наши матери,
   Ох, сколько горя мы им принесли.
   Так говорила Лиля Иванихина вздыхая,
   Свою старушку-мать частенько вспоминая.
   
   Да, матери было страшно тяжело,
   Целыми днями поглядывала она на зарешеченное окно,
   Быть может дочь увидит или сына
   И бесчеловечно слезы горькие ронила.
   
   И письма все их собирали
   По много раз на день читали:
   - Мы знаем, нас убьют,
   Но верьте, скоро наши к Вам придут.
   
   Морозная ночь. Тихо вокруг.
   Разве что мать тяжело вздохнет вдруг.
   Десятый день почти не спит,
   Что делают сейчас проклятые с тобой? -
   С портретом сына говорит.
   
   - Вас всего двое у меня,
   Я радовалася на Вас глядя.
   Ты был способным, подвижным
   Учителями Вашими любим.
   
   Случалось горе иногда,
   Умел утешить нас тогда,
   Сестренку накормить, уложить спать
   И сказку ей на сон грядущий рассказать.
   
   А летом в лагеря обоих провожала
   Без Вас тогда здесь месяц я скучала,
   И ожидать так долго не могла
   И ехала сама к Вам в лагеря.
   
   Уже и путь избрал себе,
   Застенчиво частенько говорил о нем ты мне:
   - Ведь правда, мама, хорошо богатства Земли нашей узнавать,
   Хотя я знаю, что геологом хорошим не так легко уж стать.
   
   И вдруг война...
   Она мечты с собою Ваши унесла,
   Забрала с дому твоего отца
   И ты ведь тоже не сидел руки сложа,
   А мстил врагу до самого конца.
   
   И души подлые увели тебя от нас,
   Уже пытали столько раз,
   И не могу, сынок, поверить я,
   Что больше уж не видеть нам тебя.
   
   И дед любил тебя, теперь его уж нет.
   Тебе же, мой сынок,
   Исполнилось сегодня девятнадцать лет
   И в эту ночь я наглядеться на тебя родного не могла
   Что они делают сейчас с тобой,
   Скажи, любимое мое дитя? -
   
   И когда мать с портретом сына говорила
   Она ещё совсем не знала,
   Что эта ночь была последней в жизни сына.
   
   Пятнадцатое января
   Нам будет памятно всегда.
   Им руки проволокой железною связали,
   В машину страшную всех побросали.
   
   Никто из них ни плакал, ни кричал,
   Все пели громко песню Ильича,
   И в эту песнь они вложили
   Свои последние оставшиеся силы.
   
   Их всех к шахтерской бане привезли,
   В ней издевались как могли:
   Ломали пальцы, руки, ноги
   И волоком тащили по дороге
   К зловещему шурфу
   Пятьдесят два метра имел он в глубину!
   
   Последний путь луна их освещала,
   Живыми их зверье в шурф бросало,
   Заматывали лица девушки в платки
   И сами в бездну прыгали они.
   
   И перед смертью не молчали,
   Что было силы многие кричали:
   - Палачи, всех все равно вам не убить,
   Таких нас много, что умеют нашу Родину любить.
   
   Вы слышите как наши бьют,
   Посмотрите, что не далек тот день,
   Когда они сюда придут,
   И с ними справедливый суд придёт,
   Все черные дела он ваши разберет.
   И от народной мести никуда уж не уйти -
   Душонки подлые свои и под землею
   Вам проклятым не спасти!
   
   И в эту ночь их всех не стало,
   Семьдесят одно сердце биться перестало,
   А вьюга злилася с метелью
   Точно оповещала конец их страшному мученью.
   
   А утром матери к полиции пришли,
   Одежду, пищу своим детям принесли.
   И... всё слышанное мне не передать
   Так может плакать только мать!
   
   И нам свободно плакать не давали.
   - Ну, что ревёте, хотите, чтобы и Вас туда же покидали?
   Развязывай живей узлы
   Нам вещи ценные нужны.
   
   И потянулись дни...
   Какими страшными были они!
   Сплошные крики полный день не унимались
   Хождения полицейских не прекращались.
   
   И каждый день с утра до самого темна
   Мы радовались отступлению врага,
   Не верилось, что встретим мы своих
   Товарищей, отцов, сынов и братьев дорогих.
   
   Четырнадцатого февраля
   Своих мы ждали с раннего утра,
   И на высокую скалу взбиралась я,
   Но тщетно, ничего увидеть не могла.
   
   Настал полдень.
   Из-за бугра мальчишек показалася веселая гурьба,
   Кричали все они наперебой:
   - Ура, танкетка нашего с Красною Звездой!!! -
   
   И в этот день за целый месяц
   Лицо улыбка осенить могла,
   А вместе с тем сжималось сердце:
   - Вы спите, дорогие, не слышите,
   Наши пришли и Ваши оправдалися слова.
   
   И в этот день к шурфу пришли
   Следы гестаповцев были видны -
   Вокруг разбросаны портянки, девичьи платки, носки
   Всё смоченное в чистой их крови.
   
   И две недели у шурфа матери стояли,
   Пока все тела их детей достали.
   Никто узнать не мог из них
   Лиц дочерей, сынов своих.
   
   Первое марта. Снова вьюга злилась,
   И снежная метель в небе носилась,
   Как будто и погода плакала о них,
   За счастье наше погибших комсомольцев молодых.
   
   И в парке светлом городском,
   Где каждый куст им был знаком,
   Здесь, под зеленью акации густой,
   Приобрели они себе покой.
   
   Много лет с тех пор прошло
   И ещё пройдут года.
   Но всегда ясно буду помнить
   Я всегда их имена!
   
   
   г. Краснодон 1943 год март месяц