ФИНОГЕНОВЫ

М.И. Тимохин

   Грозе навстречу выходи,
   Когда идет гроза,
   Не опускай, не отводи,
   Не жмурь глаза.
   Ан. Чепуров
   
   Василий Иванович Зиновьев и второй секретарь Дновского райкома ВКП(б) Матвей Иванович Тимохин оставались в городе до позднего вечера 18 июля. Весь тот последний день, когда над Дно еще развевался красный флаг, к ним в небольшое здание ветеринарной лаборатории на окраине города приходили люди. И после небольшого разговора быстро уходили. Одни - на сборный пункт партизанского отряда, другие - взрывать депо, электростанцию, водокачку, третьи - к насыпи железной дороги, где из последним сил вели бой красноармейцы подразделений прикрытия отходивших частей 22-го стрелкового корпуса.
   Наступили сумерки, когда Зиновьев и Тимохин остались одни. Выглянув в окно, Тимохин устало сказал:
   - А вдруг она передумала, Василий, не придет. В нашем распоряжении полчаса, не больше, пора в лес.
   - Успеем,- ответил Зиновьев,- и уже резче,- не может быть. Бисениек - верный человек. Да вот и она.
   Дверь распахнулась, и в комнату вбежала высокая смуглая, средних лет, красивая женщина. Виновато произнесла:
   - Простите, Василий Иванович, задержалась. Старалась, как вы наказывали, прийти незаметно, да все кто-нибудь попадался по дороге.
   - А почему незаметно, догадываешься? - спросил Зиновьев.
   - Наверное, поручите что-либо важное спрятать до вашего возвращения.
   - Это ты хорошо сказала,- улыбнулся Зиновьев,- до возвращения. Значит, веришь, что Красная Армия вернется.
   - Обижаете, Василий Иванович, как же можно не верить! - Мне и Юра, прощаясь, говорил: "Верь, мама, и армия вернется, и мы, истребители, домой придем".
   Зиновьев посмотрел в повлажневшие глаза Бисениек и мягко сказал:
   - За сына не беспокойся, Анастасия Александровна. Парень он у тебя боевой и смышленый. Он со мной будет. И увидишь ты его раньше, чем думаешь.
   - Как так?
   - Придет он к тебе раньше потому, что не поручение какое-нибудь, а дело большое тебе доверяет райком партии, с завтрашнего дня уже подпольный райком.
   - Мне? - растерялась Бисениек,- так я же беспартийная...
   - Слушай внимательно,- прервал ее Зиновьев,- время у нас с товарищем Тимохиным в обрез. Ты должна стать старшей в группе советских патриотов, оставленных в городе для борьбы с фашистами. Две-три фамилии Матвей Иванович назовет. Других сама подберешь. Осторожности тебя не учить. Обжигалась не раз на излишней доверчивости. Придут к тебе от нас партизаны-связные. Найдут дорогу и разведчики Красной Армии. Дом ваш надежен для встреч у отца, сапожника, всегда люди толкутся.
   А оружием твоим пусть станут глаза и уши. Слушай наблюдай. Основная задача - знать, что будет происходит на дороге, в депо, на станции. Вражеские поезда не должны доходить до Ленинграда. Дело это очень опасное. Попадешься - фашисты не пощадят. Вот и решай - согласна ли?
   - Спасибо, Василий Иванович, за доверие,- взволнованно ответила Бисениек.- Все сделаю, жизни не пожалею. И за себя ручаюсь. И за всю нашу семью Финогеновых ручаюсь.
   - И тебе спасибо. До свидания,- Зиновьев протянул Бисениек руку,- я пойду подежурю у дома на всякий случай, а ты послушай, что Матвей Иванович тебе скажет.
   Матвей Иванович Тимохин появился в Дно в начале 30-х годов. Сын тульского рабочего, он быстро вписался в коллектив локомотивного депо, где начал работать по окончании учебы. Вскоре был назначен руководителем ФЗО, затем одним из заместителей начальника депо. В дни советско-финляндской войны на посту заместителя военного коменданта Дно Тимохин энергично обеспечивал пере- броску военных эшелонов к Ленинграду.
   Человек вспыльчивый, но справедливый, Матвей Иванович пользовался авторитетом в районе, особенно среди железнодорожников. С предложением Зиновьева поручить Анастасии Александровне Бисениек руководство подпольной группой в городе он согласился без каких-либо сомнений
   ...В тот вечер сотни дновских домов не светились гостеприимными огнями. Тревога царила в семьях дновцев, не покинувших город. Лишь в одном из домов в небольшой комнатушке горела под абажуром лампа, освещая два листа бумаги, на которые высокий, худой человек (острые скулы и орлиный нос выдавали его кавказское происхождение) записывал фамилии. Он то отходил к окну, прислу- шиваясь к стрельбе на окраине города, то вновь садился за стол и тогда на его волевом лице ненавистью вспыхивали глаза.
   В Дно давно знали семью энергичного, исполнительного работника заготконторы под фамилией Ризо. В первые месяцы после Октябрьской революции многие беженцы оседали на железнодорожном узле в поисках работы и пристанища. Появился в те дни в Дно и Ризо. Но ни тогда, ни позже никто понастоящему не интересовался его биографией.
   А офицеру корниловской "дикой" дивизии Ризо было что скрывать. Многие годы копил он ненависть ко всему Советскому и теперь с нетерпением ожидал прихода фашистов. Ждал не с пустыми руками. На одном листе бумаги оборотень записывал фамилии и адреса коммунистов и советских активистов. На другой заносил тех из дновцев, которые, по его мнению, обижены на Советскую власть и должны пойти в услужение гитлеровцам.
   Короток был второй список. В него после некоторого колебания Ризо под номером семь вписал: "Анастасия Александровна Бисениек (девичья фамилия - Финогенова)"...

В.И. Зиновьев

   Дно - город железнодорожников. Здесь трудно найти семью, не связанную работой или службой с железнодорожным узлом. Есть семьи, где все взрослые или трудятся в депо, или проводят часть жизни на колесах: водя поезда, работают проводниками вагонов. Так в семье Полетаевых в 30-е годы все пять братьев - Иван, Петр, Николае Михаил, Владимир стали машинистами. Был даже паровоз получивший название "полетаевский" - обслуживали его бригады братьев.
   К семьям таких потомственных железнодорожнике принадлежала и семья Александра Павловича и Гликерии Степановны Финогеновых. В Дно они родились, выросли. Александр Павлович работал сцепщиком, стрелочником на железной дороге. В 1914 году его забрали "служить царю-батюшке". Вернулся с фронта инвалидом к разбитому корыту: из казенной квартиры семью солдата выгнали жандармы. В небольшой комнатушке, где ютилась Гликерия Степановна с детьми, прочно поселилась нужда.
   Запил солдат, а потом сколотил "липку" - специальный табурет для сидения - и начал сапожничать. Вскоре за Финогенычем - так стали называть Александра Павловича - утвердилась репутация хорошего мастера. В семье был он крут, остер на язык.
   Шли годы. Четырех сыновей и четырех дочерей поднял на ноги Финогеновы. Лишь один из сыновей - Сергей стал летчиком, а Александр, Василий, Павел связали свою жизнь со стальными магистралями. Незаурядным машинистом стал Василий - в годы первых пятилеток его имя, как и имена братьев Полетаевых, называлось в числе лучших машинистов дороги. На железнодорожный транспорт пошли работать и дочери Анастасия, Клавдия, Елизавета, Младшая, Евгения, учительствовала.
   Были Финогеновы трудолюбивыми, безотказными. Не сгоряча, а по глубокому убеждению в трагически-тяжелый час для Родины поручилась Анастасия Бисениек за всех Финогеновых, что не побоятся они грозы, не отведут глаза от огромной беды, постигшей страну...
   От ветеринарной лаборатории домой на улицу Урицкого Анастасия добралась бегом. Выстрелы уже раздавались на окраине города. Окна в квартире была занавешены. При свете лампы Финогеныч подбивал подметки к старым сапогам. Посмотрев на дочь, съязвил:
   - Ишь явилась не запылилась. Нашла время по улицам ходить. Мать, вон, извелась, дожидаючи.
   - Не ворчи, отец,- миролюбиво ответила Анастасия,- нужно было.
   - Нужно не нужно,- продолжал ворчать отец,- это тебе германец завтра покажет. Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь.
   - Не германец, деда, а фашист,- подал голос с кровати Костя - младший сын Анастасии.
   - Ишь какой знаток выискался. Один ляд - что в лоб, что по лбу. И не так фашист страшен, как его беженцы малюют.
   - Не страшен,- не унимался Костя,- то-то ты в бою от германца на березу забрался. Сам рассказывал.
   - Не от него, а от газов им пущенных, дурья твоя башка. Перехитрил я германца.
   - А мы не перехитрим, а побьем фашиста.
   - Кто это мы, Аника-воин? - поинтересовался Финогеныч.
   - Финогеновы, вот кто,- в голосе подростка слышался вызов.- Дядя Сережа его с воздуха бить будет, Юрка из леса, да и я...
   - Угомонитесь, непутевые. Еще услышит кто,- Гликерия Степановна поднялась с кровати и потушила лампу,- спать надо. Бог милостив, авось завтра и не будет нехристей в городе.
   - Бог милостив, да не всякий загад бывает богат,- Финогеныч хмыкнул в усы, разгладил ладонью бородку и, довольный, проговорил: - Ишь ты, стервец, понимает: не потерпят Финогеновы вражеской власти, наша кровь.
   Легла и Анастасия, но заснуть не могла. Нахлынули воспоминания... Вот она, пятнадцатилетняя, стоит прижавшись к вагонному стеклу. Мелькают поля, деревья в осеннем убранстве. Над низинами клубится густой туман. Раннее утро. В вагоне все спят. Рядом похрапывает отец. А она все смотрит и смотрит вдаль. На душе страшновато: какой он, этот самый Питер, куда мчит их поезд?.. Было это в далеком 1914 году. Семья разрасталась, и перед уходом на царскую службу Александр Финогенов решил отвезти смышленую и бойкую Настю в столицу. Родственники обещали пристроить девочку на фабрику.
   
   Из воспоминаний С. А. Финогенова
   В детстве я видел Анастасию, только когда она приезжала домой на рождественские каникулы. Приезд ее был настоящим праздником не только для нас - малышей, но и для сестер и матери. Нам она привозила подарки. Конечно, не столичные игрушки. Это были спрессованные крошки от конфет и леденцы. Еще она привозила много разных обрезков от тюков ситца с марками фабрик, со штампами и помарками. Из этих кусочков она весь свой отпуск обшивала братьев-малышей, да и сестер постарше нас. За шитьем всегда пела грустные песни: "Вечер вечереет", "Сухой бы я корочкой питалась", "Выхожу один я на дорогу", но сама всегда была жизнерадостной. Нередко ей подпевал отец. Он был прекрасный певец и мастак на всякие шутки-прибаутки... Позже я узнал: Анастасия во всем себе отказывала, чтобы порадовать семью, скрасить нашу полуголодную жизнь...
   
   Память воскресила дорогое, заветное... Поздний апрельский вечер 1917 года. У Финляндского вокзала столицы плещется людское море. Огни прожекторов. Знамена. Флаги. Восторженные возгласы. И улыбки тысяч радостных лиц.
   В толпе, встречавшей Владимира Ильича Ленина, возвращавшегося из эмиграции в Петроград, прижатая к перрону, стояла и она, Настенька Финогенова. Рядом с нею, цыганочкой (так звали Настю фабричные подружки), сжав ее локоть, застыл Борис, единственный, любимый. Борис был намного старше Насти, работал в большевистском подполье. Он-то, как утверждали на фабрике, и "заразил Финогенову революцией".
   Прозвучал над притихшей площадью пламенный призыв вождя: "Да здравствует социалистическая революция!" Толпы народа двинулись к дворцу Кшесинской. Вместе со всеми за ленинским броневиком, взявшись за руки, пошли и Борис с Настей.
   Остаток ночи они провели, гуляя по набережной. С моря тянуло свежим ветром. Настя смеялась, мечтала вслух о счастливой жизни. Неожиданно замолчала и спросила:
   - Ну, скажи, Боренька, о чем ты сейчас думаешь? На собраниях - первый оратор. А сейчас - молчишь.
   Борис рывком поднял Настю на руки, закружил, а опуская на землю, горячо прошептал на ухо:
   - Настенька, зоренька ты моя ясная...
   Радость оттого, что этот сильный человек нуждается в ее ласке, любит ее, наполняла сердце Насти до краев. Всем своим существом она понимала: пришло большое, настоящее чувство.
   
   Из воспоминаний К. А. Финогеновой
   
   В первые дни после Октябрьской революции у сестры произошла большая трагедия: во время ночного патрулирования по улицам Петрограда был убит контрреволюционерами ее любимый. Настя вернулась в Дно в голодный 1919 год. Была сумрачной, резкой. Оттаяла, когда стала работать в интернате при железнодорожной школе. Полуголодные, полураздетые девочки полюбили "тетю Настю" за справедливость, за рассказы про революцию.
   В 1921 году сестра вышла замуж за беженца-латыша Федора Бисениека. Вскоре у них родился сын Юра. А через год Федор исчез. Как позже выяснилось, он и еще несколько латышей-беженцев получили разрешение на возвращение в Латвию. Там у Бисениека осталась семья.
   Настя, не зная этого, метнулась за ним. Границу перешла нелегально, захватив с собой годовалого Юру. Затем начались ее десятилетние матырства: батрачила у прибалтийского барона, была прислугой у аптекаря, работала чернорабочей на фабрике, судомойкой в немецкой больнице Братья, особенно военный летчик Сергей, хлопотали о ее возвращении на родину.
   
   
    Из рассказа Т. Г. Финогеновой
   
   Анастасия Бисениек - моя двоюродная сестра. В годы первой мировой войны она жила у нас. Мой отец Павел Степанович, питерский рабочий, был знаком с Михаилом Ивановичем Калининым. Зная по переписке с родными о горячем стремлении Анастасии вернуться на родину, он обратился к "всесоюзному старосте" за помощью. И Михаил Иванович помог преодолеть различные препоны. В 1932 году сестра вновь стала советской подданной. К этому времени у нее уже рос второй сын - Костя. Вернувшись в Дно, она сразу же пошла работать на железнодорожный узел.
   
   Весовщик товарной станции, проводница вагонов. Рядовая, нелегкая служба. Но и тут сказался характер Анастасии Бисениек. Добросовестной работой, душевным отношением к товарищам она завоевала уважение коллектива железнодорожников. В 1937 году чья-то подлость привела к аресту Бисениек органами НКВД, но не замарала, не запятнала ее.
   После возвращения из тюрьмы жить было нелегко. Не раз слышала Настя за спиной: "латвийская шпионка". Она понимала, что арест ее дал пищу для кривотолков. Обидно было другое - на работе кое-кто стал относиться к ней настороженно, а однажды ее во всеуслышание оскорбила сотрудница райисполкома Заботина (В годы оккупации Дно Заботина стала агентом тайной полевой полиции) в ответ на просьбу выдать справку для школы, где учились сыновья.
   Эти обидные слова услышал Зиновьев, неожиданно появившийся в дверях. Председатель сдержался при людях и лишь нервно ладонями расправил широкий ремень на полувоенной гимнастерке. Пригласил Настю в кабинет. Более часа длилась их беседа. Провожая Бисениек, Зиновьев сказал:
   - Не стесняйтесь, приходите прямо ко мне, коль случится надобность. А обывателям в обиду мы вас не дадим. Работайте спокойно.
   Нашла Настя поддержку и в старшем сыне. Юра отлично учился, был хорошим спортсменом, заводилой многих добрых комсомольских дел в школе. До предела загруженный общественными поручениями, он успевал помочь матери по хозяйству и всегда остро чувствовал ее настроение... Поужинают поздно. Уложит Настя младшего Костеньку спать. Склонится над шитьем. Загрустит, что-то вспомнив. Подойдет к окну - и сразу же рядом Юра, высокий, сильный, обнимет, нежно спросит:
   - Мам, ты что? - и не дождавшись ответа: - А хочешь, я тебе расскажу. Сегодня у нас в райкоме комсомола...
   Слушает Настя рассказ сына, и вновь на душе становится легко и хорошо... Черты волевого характера у Юры Бисениека проявились с детства. Лишь однажды видела мать сына плачущим. Было это, когда они жили в Латвии. Прибежал Юра с улицы, уткнулся носом в материн подол и, глотая слезы, пожаловался: "Мам, а мам, меня опять лавочник советским змеенышем обзывал,- и тут же попросил: - Мам, покажи карту".
   И Настя доставала географическую карту и показывала сыну, какая это большая страна - СССР, и рассказывала, рассказывала...
   Как радовался Юра переезду в Дно!
   Воспоминания, вернувшие Анастасию Бисениек в довоенное прошлое, помогли ей встретить день оккупации Дно собранной, готовой выполнить задание райкома партии. А гитлеровцы уже обосновывались в городе. Утром 19 июля на улицах еще слышались выстрелы: фашисты. Добивали раненых военнопленных. А один из гитлеровских офицеров в уцелевшем Доме культуры расстреливал портреты знатных людей железнодорожного узла, нарисованных на больших листах плотной фанеры. Ткнув пистолетом портрет, он спрашивал перепуганного клубного работник - Коммунист?
   И стрелял, не дожидаясь ответа. Многие из тех, чьи портреты нарисовал художник, не были коммунистами, но фашист "расстрелял" их всех: и учителя музыки А. П. Бресенцова, и машиниста И. М. Петропавловского, и кондуктс ра С. Е. Орлова, и дежурного по станции В. П. Павлова. Во второй половине дня 19 июля гитлеровцы обклеил, стены городских зданий приказами командующего немецко фашистскими войсками. Все они начинались словом "воспрещается..." и оканчивались угрозой расстрела. Теперь для жителей города все ставилось на свои места: ты не должен, тебе надлежит, а если ты вдруг осмелишься нарушить, то тебя ожидает смерть.
   Грозное "воспрещается" дновцы, согнанные к забору, где штыками был приколот труп растерзанного красноармейца, услышали на ломаном русском языке и от капитана вермахта - помощника коменданта города. Здесь же им был представлен будущий глава местной власти Скрыгин - злобный старец с лицом скопца. Увидев его впервые, Финогеныч изрек:
   - Непотребный сосуд какой-то, а не бургомистр.
   Генералы вермахта в обозе своих дивизий везли несколько десятков русских эмигрантов-белогвардейцев, рассеивая их по оккупированным городам. Скрыгин был одним из них. Нацистские главари полагали, что эти отщепенцы смогут им превратить советские земли в сырьевой придаток (план "Ольденбург") фашистской Германии. Но это был просчет. Бургомистры, подобные Скрыгину, увлеклись личным обогащением, открытием церквей, сведением старых счетов. В 1942 году Скрыгина сменил Ризо.
   В Дно кроме военной комендатуры разместились подразделения охранных войск, контрразведывательная служба абвера и тайная полевая полиция. Одним из ее агентов был унтер-офицер Виктор Путилов - сын небезызвестного в владельца завода в Петрограде в дореволюционное время. В северной части города и в большой деревне Скугры гитлеровцы создали лагеря военнопленных, которых содержали полуголодными, заставляли работать от темна до темна. Позже появился в Дно и так называемый "рабочий лагерь", куда насильно сгоняли жителей окрестных деревень для работ на железнодорожном узле.
   Жестокими расправами оккупанты стремились терроризировать население. Чтобы посеять сумятицу и страх в душах жителей, они наводнили город и район разными печатными изданиями на русском языке, наполненными ложью и клеветой на все советское. Три раза в неделю в Дно стала выходить газета "За родину", в подзаголовке значилось: "Газета для крестьян и рабочих". Под статьями часто мелькали подписи: "Крестьянин", "Наблюдатель", "Очевидец".
   Все эти "крестьяне", "очевидцы", "наблюдатели" лгали беспардонно, да и неумно. Так, в одном из номеров "наблюдатель" сообщал о падении Ленинграда и о страшном пожаре, уничтожившем Кронштадт. 22 августа 1941 года фашистская газетенка выпустила очередную "утку", сообщив, что за семь недель боев было уничтожено "8 тысяч красных танков".
   В августе городская управа получила разрешение от коменданта на воскресные базары. Чтобы попасть в город, жители деревень должны были иметь справку от старосты о благонадежности. Добыв такой документ, Евгения Финогенова в первое же воскресенье отправилась к родным. Встреча была радостной. Евгения привезла из села Лукомо, где она работала в школе, немного муки, сахара. Вынимая продукты из мешка, положила на стол сверток, обернутый немецкой газетой.
   - А эту вонючку зачем привезла? - рассердился Финогеныч и, не дожидаясь ответа, потянул сверток к себе.
   Шпагат лопнул, и по полу разлетелось десятка три серых листков. Настя подняла один и удивленно восклинула:
   - Советская листовка! Где ты взяла их, Женечка?
   - У себя в Лукомо. Два дня назад над деревней пролетел наш самолет и разбросал над полем. Староста приказал собрать их и сжечь. Первую половину приказа я выполнил; а в костер бросила обложки от старых тетрадей.
   - Какая же ты молодец, Женечка! - обняла сестра Настя.
   - Догадливая, доченька,- похвалил Евгению и отец мыкнув в усы, и вполголоса добавил:
    - Финогеновская кровь.
   Оставшись с сестрой наедине, Евгения спросила:
   - Настя, почему ты не уехала из города?
   - Не взяли,- ответила Бисениек.
   - Не верю.
   - Да и стариков с Костей жалко.
   - Костю могла с собой взять. А старики... Остались же сотни дновцев. Всех никак нельзя было эвакуировать
   - Ну а листовки, принесенные тобой,- улыбнулась Настя,- кто на станцию и в депо доставил бы? Ведь ты не железнодорожница.
   - Сестра, милая, неужто правда?
   - Правда, правда! Слушай, что я тебе скажу...
   Долго тем августовским вечером продолжался разговор сестер. Бисениек услышала имена Капитолины Семешенковой, Любови Богачевой и других знакомых сестры, которых смело можно было положиться, наказала ей и по мере возможности поддакивать старосте при разговорах наедине, не высказывать открыто своих взглядов. Главное же - взять под наблюдение дороги. Село Лукомо большое и там, очевидно, разместятся воинские части
   На другой день после ухода Евгении Настя в полдень отправилась в депо. Оккупанты, пытаясь наладить его работу, разрешали первое время приносить обеды железнодорожникам, привлеченным насильно к ремонту паровозов вагонов. В корзину с едой подпольщица положила фашистские газеты. Листовки спрятала на груди. На территорию депо проникла, затерявшись в толпе родственников. Незаметно разложив листовки в приметных местах, Настя собралась было уходить и вдруг увидела, что навстречу ей шел Ризо.
   - И вы, мадам Бисениек, решили помогать нашим освободителям. Ведь нам известно,- нагловатая улыбка появилась на лице фашистского прихвостня,- как вы пострадали от власти большевиков
   Секундная слабость охватила Бисениек, но, справившись с нею, она поклонилась и спокойно ответила:
   - Спасибо, господин Ризо, на том, что не забыли моего прошлого. Ваше старание для блага великой Германии тоже не забудется.
   - Не только Германии, мадам Бисениек, не только. Стараюсь я и для блага всех наших достойных граждан.
   И Ризо действительно старался... переправить добро дновцев в чемоданы коменданта и командиров охранных частей. В благодарность он, не стесняясь, брал мыло и махорку из ящиков немецких интендантов и через подставных лиц продавал их по баснословной цене. Не брезговал торговлей и другим имуществом.
   Домой Настя шла довольная. И листовки в депо доставила. И с собой сумела совладать, встретив злого и коварного человека. Матери дома не было, а отец, как обычно, возился с обувью. В комнате, развалившись в кресле, сидел заказчик - пожилой немец. Этот гитлеровец часто заходил к сапожнику и требовал привести в порядок то хромовые сапоги, то дамские туфли. И всегда, ожидая окончания работы, садился напротив Александра Павловича и начинал философствовать. Финогеныч обычно слушал молча, иногда неопределенно хмыкал в бородку, на вопросы отвечал невпопад, какой-нибудь непонятной для немца прибауткой.
   Настя хотела уйти в свою комнату. И вдруг распахнулась дверь и на пороге появился Юра. Увидев сына, вздрогнула, а тот, заметив гитлеровца, как ни в чем бывало подошел к шкафу и начал там что-то перебирать. Немец насторожился и, подойдя к юноше, строго спросил:
   - Ты почему не ходил своей муттер раньше?
   - К тетке в деревню ездил. Вот пропуск.
   - Ты есть комсомол?
   - Нет.
   - Гут,- заулыбался фельдфебель и уже наставительным тоном добавил: - Фаш весь советска порядок шлехт. Мы вам будем помогать делать новый порядок. Но вы не толшен мешать нам.
   - Ну, это дудки! - выпалил неожиданно Юрий.

Юрий Бисениек

   Фашист вновь насторожился и сердито бросил:
   - Што такой "дудка"?
   Финогеныч проворно поднялся с табуретки и, подойдя к гитлеровцу, почтительно проговорил:
   - А это музыка такая, ваше благородие, дудкой называется, вроде трубы. Парень мастак на ней играть, а он затерялась где-то...- И, протягивая сапоги, с улыбкой закончил: - А вот и сапожки на ваши ножки...
   Немец взял сапоги. Придирчиво осмотрел их и направился к выходу. В дверях он повернулся:
   - Дудка - это гут. Оркестр. Марш, марш...
   Василий Иванович Зиновьев сдержал слово - первым связным к Бисениек послал сына. Весь вечер и добрую часть ночи рассказывал юный партизан матери о своем отряде. Сформирован он был на основе дновского истребительного батальона, назвали его "Дружным". Командиром отряда стал Зиновьев, комиссаром - Тимохин. Ближайшим помощником их был Павел Васильевич Селецкий до войны секретарь Дновского РК ВКП(б) по кадрам.
   Рассказал Юра матери о тяжелом переходе отряда через полосу топких болот в поречье реки Ловати к озеру Белому, расположенному на юго-востоке Дновского района. У Белого был разбит лагерь. Отсюда и пришел Юра домой с информацией о положении в городе.
   Анастасия Александровна к этому времени многое разузнала. Она указала сыну месторасположение комендатуры и охранной роты, временного аэродрома гитлеровцев, сообщила о начале ремонтных работ в депо и фамилии кучки отщепенцев, ставших полицаями, передала чистые бланки немецких документов. Особую ценность имело сообщение о стоянке танкеток, укрытых брезентом на одной из городских площадей.
   Юра ушел на рассвете. Тяжелым было расставание. Анастасия не выдержала, разрыдалась. Гликерия Степановна молча вытирала платком слезы. Костя, неловко обняв брата, попросил:
   - Возьми меня с собой, Юрка. Я все равно убегу в лес.
   - Тоже герой нашелся. Я тебе убегу,- пригрозил Фиогеныч, но в душе старый солдат гордился внуками.
   
   Из воспоминаний Александры Федоровны Ивановой
   
   В конце августа 1941 года меня вызвал к себе командир отряда Зиновьев и сказал:
   - Пришел твой черед, Шура, отправляться на связь в Дно.
   Комиссар отряда Тимохин поручил мне поинтересоваться настроениями людей, выяснить, как они относятся к приказам оккупационных властей, передал поручение для Анастасии Александровны Бисениек.
   Прежде чем пойти в Дно, я долго беседовала с Юрой сыном Бисениек. Он мне многое подсказал. И вот я в городе, стучусь в квартиру Финогеновых. Мужской голос дверью ответил:
   - Не заперто. Входите.
   В кухне перед окном на низенькой табуретке сидел Александр Павлович. На коленях, покрытых кожаным фартуком, он держал старый ботинок.
   - Чем могу служить? - спросил Финогеныч.
   - Мне нужно видеть вашу дочь.
   - Я вас слушаю,- раздалось где-то сбоку.
   Я оглянулась и увидела Анастасию Александровну. Высокая, стройная, она спокойно разглядывала меня, пытаясь что-то вспомнить. Потом сказала:
   - Знаю я вас. Вы были вожатой в школе, где учился мой сын Костя.
   Я передала привет от Юры и добавила:
   - Он здоров и бодр.
   Эти слова были паролем. Бисениек, услышав его, улыбнулась. Лицо ее при этом просветлело, и тут я заметила, как красива эта женщина. Благородный овал лица. Темные глаза смотрят спокойно. Волосы гладко зачесаны. Во всем ее облике - достоинство, гордость и одновременно милая скромность. Бывают же такие лица - не броские, приглядишься - и найдешь в них столько очарования, глаз не оторвать.
   В комнате, куда Бисениек увела меня, она четко, не торопясь сообщила разведданные.
   - Все запомнила? - строго спросила и потребовала:
   - Повтори!
   Сделать это не составляло труда - так хорошо было продумано и построено ее сообщение. Потом я вручила листовки и перечислила новые задания Зиновьева и Тимохина.
   Выходить из города было поздно: приближался комендатский час. Анастасия Александровна предложила:
    - Оставайся у нас. Комната Юры на втором этаже свободна. Там есть выход...
   Спать я легла не раздеваясь, впотьмах. В окнах соседних домов тоже не было ни огонька: оккупанты стреляли в свет без предупреждения.
   Долго я ворочалась с боку на бок. Часа через полтора-два ко мне поднялась Анастасия Александровна. Она присела на край кровати:
   - Не спишь? Вот и у меня тревожно на душе. Все думаю о Юре... Уж не ранен ли?..
    Я, как могла, успокоила ее.
   
   С сентября 1941 года на оккупированной территории ленинградской области начала расти всенародная борьба против немецко-фашистских захватчиков. Партизанские костры запылали в лесах под Гдовом и Лугой, на берегах Волхова и Великой, у непроходимых Рдейских болот и у стратегически важных железнодорожных магистралей.
   В первые недели осени в тылах группы фашистских армий "Север" действовало 117 партизанских отрядов, в которых насчитывалось около 5 тысяч бойцов.
   "Дружный", как и большинство местных отрядов, был небольшим, состоял в основном из дновцев. По-разному складывалась у них довоенная жизнь. Дмитрий Федоров работал шофером, Михаил Елкин - трактористом, Василий Власов - председателем сельского Совета, Николай Антонов - сапожником. Василий Скипидаров трудился в типографии, а Сергей Сергеевич Сергеев ("Сергей в кубе", как его шутливо называли в отряде) сменил в свое время Зиновьева на посту директора совхоза "Искра". Различные характеры, разный возраст не помешали им стать боевой дружной семьей, спаянной крепкой дисциплиной.
   В Ленинградском партийном архиве хранится письмо-донесение комиссара 2-й партизанской бригады С. А. Орлова (куда был включен отряд "Дружный") секретарю Ленинградского обкома ВКП (б) М. Н. Никитину. В нем есть такие слова: "...в нашем коллективе много замечательных людей, имена которых войдут в историю. Вот, к примеру, бывший председатель Дновского райсовета Зиновьев Василий Иванович - замечательный большевик, лучший партизанский командир в нашей округе..."
   Такую лестную характеристику Василий Иванович Зиновьев и его отряд заслужили боевыми делами. Начав с мелких засад, бойцы "Дружного" вскоре перешли к диверсиям на шоссейных и железных дорогах. Все чаще и чаще полыхали осенние ночи зарницами от взрывов, и к дурманящему запаху прелых листьев примешивался едкий запах гари. Бойцы "Дружного" исчезали так же быстро, как и появлялись.
   Удары дновских партизан становились сильнее и ощутимее для врага. Вот хроникальная запись некоторых из них:
   "25 сентября 1941 года. Произведен взрыв железнорожного полотна на участке Морино - Волот. Во время минирования уничтожена автодрезина, убито 7 гитлеровцев. Задержавшийся на станции Морино в ожидании ремонта пути фашистский эшелон атакован и разгромлен нашими летчиками".
   "4 октября 1941 года. Подрывники отряда минировали шоссе у деревни Бельско. Подорвалось 3 грузовика, погибло около 30 гитлеровцев".
   И так день за днем. По приказу Ленинградского штаб партизанского движения отряд "Дружный" влился во 2-ю Ленинградскую партизанскую бригаду и ушел из района, но связей с Бисениек не прерывал. По-прежнему в дом Финогеновых приходили посылки из леса с газетами, листовками и новыми заданиями.
   В распространении газет и листовок Анастасии помогали родители. Гликерия Степановна носила их на базар в корзине с овощами. А отец "почту из леса" прятал в "липу" и в другие потаенные места.

Константин Бисениек

   
   Из воспоминаний Константина Бисениека
   
   От меня родные все скрывали. Но я многое замечал. Однажды увидел, как бабушке, собиравшейся на базар с двумя корзинами овощей, мама положила под морковь пачку листовок. В другой раз подсмотрел, как дед взял от матери стопку советских газет и, ворча, спрятал их в "липку", на которую сразу же уселся. И вот в одно из воскресений, когда мать упаковывала бубушкины корзины, я подошел к ней и сказал:
   - А ведь я знаю, что под морковкой спрятано!
   Мать сердито ответила:
   - Не твое дело!
   И тогда я вскипел:
   - Как это - не мое? Дед и бабка - беспартийные, а я пионер! Если бы не война, уже комсомольцем был бы.
   Мама улыбнулась, а потом задумалась. Моментом нужно было воспользоваться, и я, вытащив из корзины пачку листовок, сказал:
   - Это моя порция. А бабушке дед еще выдаст.
   С тех пор я стал частенько выходить из дому, неся за пазухой и в карманах листовки или газеты. Толкаясь на базаре, незаметно клал их на возы или в сани крестьян, подсовывал под двери домов тех, чьи адреса давала мне мама, перебрасывал через колючую проволоку на территорию лагеря,, где томились военнопленные.
   Сверстников своих к распространению газет и листовок я не привлекал: мать строго-настрого запретила. Но Костя Иванов, самый близкий мой приятель, конечно, получал от меня "нелегальную литературу", как с гордостью я тогда называл то, что приносили нам связные партизанского отряда "Дружный" и другие помощники матери.
   
   Так на путь борьбы с фашистами вступил и самый младший из Финогеновых - тринадцатилетний Костя.